— Eilitler! Eilitler! Eilitler![137]
Первый вахтенный офицер белый, словно простыня. Он промямливает очень приблизительный перевод последней тирады:
— Их капитан говорит — он думал, что мы — что мы — английский патрульный корабль. Вот почему — поэтому он — так долго тянул время. И лишь когда — он понял, что мы не англичане — тогда все пошло наперекосяк. И тогда первая лодка, которую они выслали — она перевернулась, как он говорит.
Испанец кивает головой, словно скачущая лошадь и приговаривает:
— Si[138],si, — снова и снова повторяя, — Si, si, si!
— …перевернулась и ее отнесло в сторону. Он извиняется.
— Это хорошо, что извиняется! — говорит Старик. — Он должен на коленях благодарить нас и Томми, которые вывели из строя нашу первую «рыбку». И не желаете ли вы сообщить ему, что благодаря вашему старанию он едва не облачился в прозрачный ангельский балахон, так похожий на ночную рубашку? И он, и его приятель, и две тысячи его пассажиров! Почему бы вам не сказать ему об этом?
У первого вахтенного офицера отвисает нижняя челюсть. Он окончательно уничтожен: не может даже контролировать свои мускулы.
Когда испанцы снова уселись в свой баркас, их капитан начинает кричать, предлагая нам патефонные пластинки и фрукты: всего полчаса, и нам все доставят прямо на лодку — все самое свежее! Испанская музыка! Фламенко! Превосходные свежие фрукты, очень много, хватит на всю команду!
— Отваливай, старый придурок! — орет один из наших людей на верхней палубе, и отталкивает испанский баркас от нашей цистерны плавучести. Первый номер, вооруженный багром, приходит на помощь. Весла с плеском опускаются в воду. Звучат обрывки испанской речи, а потом доносится нечто, похожее на «Wiedersehen»[139].
— Вы что — рехнулись! — рычит боцман. Вскоре испанцы снова превращаются в темное пятно.
— Похоже на это! Даже не зажгли сигнальные огни! — ворчит им вслед штурман. — Они были в двадцати метрах от нас, прежде чем мы заметили их. Совсем спятили!
Мы все смотрим им вслед, но баркаса уже и след простыл: ночное море поглотило их без остатка.
Старик занят тем, что отдает приказания машинному отделению.
После этого он находит первого вахтенного офицера в кают-компании.
— Вы имеете хоть малейшее представление? — у вас осталось хоть немного мозгов, чтобы понять, что вы едва не совершили? Что я едва не совершил, потому что мой образцовый первый вахтенный офицер, чемпион среди вахтенных офицеров, настолько некомпетентен, что не может справиться с такой элементарной задачей, как надлежащая сверка с судовым регистром? Я скажу вам кое-что — вас следовало бы отдать под трибунал!
Застрелиться — единственное, что остается первому вахтенному. Но единственный пистолет, который есть у нас на борту, находится в распоряжении командира. К тому же, он надежно заперт.
В помещении младших офицеров стоит гвалт:
— Штурман с самого начала чувствовал, что здесь что-то не так!
— Да уж, первый вахтенный попался яйцами в тиски!
— Мы едва не влипли в дерьмо по самые уши!
— Со Стариком не пропадешь — прыгай в него с разбегу обеими ногами, но потом подумай еще раз как следует. Но сегодня он превзошел сам себя.
— Бог мой, они даже не подозревают, что родились сегодня во второй раз!
— Такой огроменный корабль, и торпеда не пошла.
— Парни, ну он и засранец!
Последнее замечание относится к первому вахтенному офицеру.
Несколько часов спустя Старик подводит итоги случившегося:
— Все как-то сразу пошло не так. Мы были на волосок от катастрофы вроде той, что случилась с «Лаконией». Если бы рулевой механизм торпеды не был поврежден…
Повисает тишина. Спустя несколько минут, посасывая чубук своей трубки, он продолжает:
— Вот вам наглядный пример — жизнь или смерть — игра случая — ну, черт побери! — нет никакого сомнения, что Старику сильно не по себе от всего происшедшего и он пытается оправдать сам себя. — Но ведь все вело к этому — они все-таки тянули со временем — а мы дали им его больше чем достаточно. Они вели себя как сумасшедшие!
— Да, но лишь потому, что полагали, будто их остановил британский патрульный корабль. Мы окликнули их по-английски. Очевидно, они даже вообразить не могли, что мы окажемся немецкой подлодкой.
— Вот что случается, когда начинаешь выпендриваться знанием иностранного языка!
— Они, должно быть, обделались со страху, когда поняли, кто мы на самом деле!
— Вот как получилось. Одно привело к другому… — прищелкнув языком, произносит Старик.
Он молчит добрых пять минут. Потом он говорит:
— Ужасно неудобно, что мы никак не можем измерить мощность нашего передатчика. Вполне возможно, что наш запрос в их адрес даже не был передан в эфир. В конце концов, нашу антенну как ножом срезало, да и все прочее оборудование тоже вышло из строя. Еле живой передатчик и некомпетентность первого вахтенного офицера — чего еще не хватает для полного счастья?
«К тому же почти у всех нас сдали нервы», — добавляю я про себя. У всех, кроме штурмана, который один оказался прав. Всегда рассудительный, всегда хладнокровный, никогда не суетящийся. Он не поддался влиянию Старика, когда разошелся с ним во мнениях.
Примирительное бурчаание трубки Старика выводит меня из задумчивости.
— Все шло к тому, что разразилось бы дерьмо несусветное! — вырывается у меня. — И мы оказались в самой его гуще…
— Нет, мы там не оказались бы, — резко обрывает меня Старик.
Я не могу понять, к чему он клонит. Так что я жду. Очевидно, прозвучит что-то еще. Но пауза затягивается, и в итоге я не выдерживаю:
— Я не понимаю.
— Неужели? Ведь все абсолютно ясно: нам попросту пришлось бы хорошенько прибрать за собой. Типичный случай…
Он замолкает, потом продолжает, понизив голос:
— Никто не должен был остаться в живых!