Внизу белели шиферные крыши домов, светились окна. А над головой распростёрлось огромное звёздное небо.
Ромка положил на ладонь компас, подаренный отцом. Стрелка слабо засветилась, показывая на север, на Полярную звезду.
Вот эти же звёзды светили отцу, когда он шёл в разведку. Эти же самые...
Словно подслушав Ромкины мысли, Николай Васильевич сказал:
— Здесь, на Лысой сопке, мы последний раз собирались, когда уходили на войну. Парни, девчата. Гармошка играла, песни пели: «Дан приказ ему на запад...»
На запад, на запад... Ромка уже много раз слушал рассказ отца о том, как ехали на фронт молодые бойцы-дальневосточники. Долго шёл состав через страну — целых две недели, отцу надоело сидеть в теплушке без дела, пошёл к машинисту: «Дяденька, дай размяться, в топку уголька покидать...»
Не было Ромки в то время. И вовсе неправда! Он отчётливо помнит первый бой, в котором участвовал отец, видит молодую берёзовую рощу, всю пронизанную солнцем, слышит над собой вой фашистских истребителей.
Та-та-та-та!—секут рощу пулемётные очереди.
Это «мессершмитты» на бреющем полёте обстреливают залегший здесь взвод.
Вьють, выоть! — взрывают рядом пули прошлогодние листья, а сверху кружатся и падают молодые, зелёные, сбитые пулями. Зарыться бы в эти листья глубоко-глубоко...
И вдруг крик... Где-то совсем рядом, близко, тонкий, жалобный, полный отчаянного страха крик. Обезумевший от боли раненый заяц мечется между берёзами и кричит, кричит, совсем как человек... И его достали фашисты. И тогда в Николае Шурыгине просыпается бывалый охотник, недаром же
славился он на всю округу своей меткостью. Он приподнимается на колене и вскидывает винтовку... Эх, жаль, неужели листья помешают? Но ведь стрелял же он в тайге!
Вот он летит совсем низко, проклятый фашист... Бей, отец!
Взрыв где-то совсем рядом, за рощей... Посмотреть бы, как он упал — зарылся в землю или кувыркнулся, как подстреленный волк?
В атаку! За Родину!
На зайцев охотиться отец не любит. Не любит — и всё тут.
Тур искрится под звёздами. Наверно, точно также искрилась та незнакомая ночная река, которую отец и его товарищи-разведчики должны были переплыть. Вот они переплыли, идут тихо-тихо, помогает таёжная сноровка. Нужно достать живого «языка» — это тебе не на медведя охотиться!..
И в руке у отца компас, тот самый, что сейчас у Ромки.
— Пошли, сын, нас там, наверно, потеряла мать,— сказал Николай Васильевич, поднимаясь с камня. Но сам не пошёл, остановился рядом с Ромкой: видно, было у Лысой сопки особенное свойство — оживлять в человеке думы о прошлом и будущем-
— Уходило нас около двадцати, а вернулось раз, два—и обчёлся. Какие ребята были, какие охотники!
У отца шрамы на руках, на ноге — память о схватках с медведями. Но есть один шрам — зияющая багровая вмятина под правой лопаткой... Словно огромный свирепый зверь рванул когтистой лапой и вырвал кусок спины... Это свалил отца осколок вражеской мины, когда возвращались они с «языком» в свою часть.
Отец выжил и потом настиг зверя в самом его логове, в Берлине...
Входя в село, отец и сын, не сговариваясь, оглянулись на Лысую сопку. На её тёмном фоне белели извилистые тропки, протоптанные разными людьми. Многих из этих людей уже не было — только тропки их остались...
ПРОДЕЛКИ ТИГРАСА
Ромке не повезло. Бегал за околицей и не заметил в траве осколок бутылки. Всю дорогу до дому тянулся кровавый след. Любовь Михайловна перевязала порез и запретила ходить босиком, пока не заживёт. Всё бы ничего, но на другой день отряд уходил за ландышами на Медвежью рёлку, а у Ромки пога разболелась и даже припухла.
— Никуда не пойдёшь! — сказала мать утром, когда Ромка вскочил и первым долгом сунул в карман компас, подаренный отцом.— И не думай, не пущу.
— Нет, пойду!—упрямо сказал Ромка.—Это папино задание. Все пойдут, а я нет?
— Отец! — крикнула Любовь Михайловна, видя, что сын продолжает собираться.— Отец! Вразуми хоть ты его!
— От друзей отставать не хочешь? — спросил Николай Васильевич.
— Да-а-а...
— Ну-ка покажи ногу. Ну что ж, до Медвежьей рёлки дойдёшь, это я тебе гарантирую.
— Вот видишь, вот видишь! — закричал Ромка матери, прыгая на здоровой ноге.
— А обратно тебя принесут,— продолжал отец.— Только вот кто будет нести? Тамара Константиновна или Ваня Трактор на горбушке?
Отец ушёл.
Через полчаса и мать собралась на дежурство в больницу.
— Щи на плите,— сказала она Ромке,— пару яичек поджаришь. Раз уж ты дома остаёшься, почисти кастрюли и чайник, а то закоптились. Вон там в ящике песок.