Да, он не мог ошибиться: лодка уходила от берега. В отчаянии Ромка снова забарабанил в крышку рундука и закричал:
— Эй! Эге-гей! Спасите!
Но его голос терялся в раскатах грома, вое ветра, плеске волн. А лодку несло всё быстрее и быстрее...
Сколько времени лодку носило по волнам, Ромка не знал. Он упёрся ногами и спиной в стенки рундука, чтобы не так болтало, и застыл.
Каждый раз, когда лодку поднимало, а потом бросало вниз, Ромка закрывал глаза и ждал, что сейчас хлынет вода. Потом лодку стало качать меньше, и дырочка от сучка вновь засветилась розоватым светом. Ромка выглянул и увидел, что это отсвечивает вода от заходящего солнца.
На воде дрожали тени, п Ромка подумал, что лодка всего скорее сейчас плывёт по протоке среди зарослей тальников.
Он уже давно сильно озяб и намок: в рундук па-сочилась-таки вода сквозь щели. Его знобило, а порезанная нога горела огнём: видимо, Ромка натрудил её, упираясь в стенку рундука.
Скоро сделалась полная темнота, а лодка всё плыла и плыла.
Ромка попробовал представить, как там сейчас отец, мать, ребята, но мысли путались, перескакивали, нога болела всё сильнее. Теперь и голова горела, стала такой тяжёлой, что падала на грудь.
Давило бок. Ромка сунул руку в карман и нащупал компас. Он достал его, положил на ладонь. Слабым зеленоватым светом засветилась стрелка. Но что с ней? Растерянно, беспомощно металась стрелка то в одну, то в другую сторону, будто на расстоянии, сквозь тёмную ночь, передалась ей от родителей Ромки их смертельная тревога за сына.
Компас, не раз выручавший отца на фронте и в тайге, сегодня даже не мог указать Ромке, где север, где юг. В лодке Мирошника был железный мотор, и железо сбивало с толку маленькую стрелку.
Ромка поворачивал компас так и этак — стрелка вздрагивала, замирала на мгновение и опять начинала метаться. Если бы она остановилась, казалось Ромке, ему сразу бы полегчало, перестала бы гореть нога, не было бы так тяжело и душно.
Потом Ромке показалось, что стрелка очерчивает сплошной зелёный круг, от него отделился и поплыл в сторону ещё один круг: оранжевый, красный, ещё зелёный.
Компас выпал из рук, и Ромка медленно стал погружаться в бездонную пучину, а где-то вдали зазвучал хор, мужественный и грозный:
Все вымпелы вьются, и цепи звенят,
Наверх якоря поднимая.
Готовьтеся к бою! Орудия в ряд На солнце зловеще сверкают...
Ромка уже не слышал, как шаркнуло дно лодки о песок, что-то зашуршало, зашелестело, зацарапало обшивку. Лодка уткнулась носом в береговой кустарник, вздрогнула н остановилась. И тем более не слышал он, как уже на рассвете со стороны большой реки раздался и стал нарастать, далеко передаваясь по воде, рокот мотора...
БЕССОННАЯ НОЧЬ
Николай Васильевич, отец Ромки, отправился на поиски сразу после того, как вернулся катер. С ним на моторке поехали ещё два товарища.
Хотя Любовь Михайловна и санитарка видели, что лодку несло пустую, всё-таки была какая-то надежда: может, Ромка упал на дно лодки и его не заметили.
Обшарили весь противоположный берег на расстоянии километров пятнадцати, все протоки в этом районе — лодки не было. Конечно, за ночь лодку могло донести до самого Амура, и поэтому Николай Васильевич, уезжая, попросил Капитолину Ивановну позвонить во все посёлки, которые шли по нижнему течению реки.
Сейчас, возвращаясь, он надеялся, что, может быть, уже что-либо известно. А если нет, передохнуть, заправиться горючим и опять на поиски, уже более дальние.
Навстречу из-за поворота вынырнула моторка. Поравнявшись с нею, Николай Васильевич узнал Мирошника и приглушил мотор. То же самое сделал Мирошник.
— Ближние протоки все обыскали,— сказал Николай Васильевич.—Начинайте, Ефим Кузьмич, с Коричневой протоки. Так вы думаете, Ромка может быть в лодке?
— Если бы...— ответил Мирошник.— Только ведь я не больше вас знаю, я на звероферме был, когда гроза начиналась, можете хоть у ветеринара справиться.
— Верю, верю, Ефим Кузьмич,— сказал Шурыгин.— Так начинайте с Коричневой.
— Видать, мотор жалеет старина,— сказал один из спутников Шурыгина, когда моторки разминулись.— Рано подался.
Капитолина Ивановна, Тамара Константиновна и Надейка всю ночь провели в доме Шурыгиных с Любовью Михайловной. Любовь Михайловна всё порывалась опять бежать на реку звать Ромку.
Капитолина Ивановна удерживала её, глотая слёзы. Эта ночь напомнила ей о гибели сына Вити, всё увиделось так ясно, будто случилось только вчера.