Зайца поймать ему не удалось. Тогда Сластёна спустился к реке. Он знал, что там, в снежных лунках, должны дремать белые куропатки. Но птичий табун с шумом упорхнул из-под самого его носа. И всё-таки Сластёне повезло. Из-под снега он учуял аппетитный запах. Быстро раскопал снег, там оказалась мёрзлая рыбина — кета — с отгрызенной головой. Видно, Михаил Потапыч ужинал поздней осенью, да так и не доел: разморило, завалился спать на всю зиму в свою берлогу. Спокойной спячки, Михаил Потапыч! Сластёне на несколько ужинов хватит.
Закусив ягодами рябины, Сластёна остался доволен: жить можно н на новом месте. Тем более, что искать жилище ему было не нужно: пока вполне устраивала клетка, в которой его сюда привезли да так и оставили, замаскировав валежником. Сейчас клетку замело снегом, и её совсем не было заметно.
Сластёна юркнул в маленький лаз — только для него: ни лисица, ни харза — соболиные враги — не пролезут. Квартирка у Сластёны была двухкомнатная: сначала столовая, потом, за перегородкой, спальня — уютное гнёздышко, выстланное шерстью лося. Он свернулся в гнёздышке клубком и заснул, сытый и довольный.
Днём Сластёну встревожил скрип снега, хруст валежника. Он осторожно выглянул. Человек! Неподалёку стоял человек и вглядывался в его, Сластё-нины, следы. Неужели его опять сейчас куда-то
возьмут? Сластёна знал: в клетке его поймать легко. Задвинут лаз дощечкой, потом откроют верхнюю крышку клетки — и хвать Сластёну за загривок!
И хотя Сластёна привык к людям и почти не боялся их, но как в гостях ни хорошо, а дома лучше. У людей он был в гостях; здешняя тайга, хотя и малознакомая, была родным домом, и обратно в гости Сластёна не хотел. Вот почему,-не дожидаясь, пока подойдёт человек, он выскочил из клетки и взбежал на дерево, потом спрыгнул, оставив в снегу глубокую ямку, перебежал на другое...
У Ефима Мирошннка дрожали губы. Соболь! Живой соболь, только прицелься...
И тут же в ушах его гулко раздалось, будто репродуктор был приделан где-то здесь, на кедре: «То-
варищи охотники! Выпущены в тайгу соболи ценной расы—«якутский кряж». В связи с этим охота на соболя в зоне Кедровского промхоза запрещается. Повторяем...»
Это объявление передавали утром и вечером, утром и вечером, утром и вечером... Но Мирошник не мог, не мог видеть, как уходит от него такая драгоценная добыча. Он успеет потом ещё всё обдумать, а сейчас соболь вот-вот уйдёт. Руки сами собой вскинули ружьё.
Вот и вся твоя жизнь, Сластёна...
ВСТРЕЧА У ЧИСТОГО КЛЮЧА
Только пробежав на лыжах километров пять, напетляв в тайге и так и этак, Мирошник успокоился. Что убил он соболя, никто не видел, а считать их — попробуй сосчитай,— не куры в загородке. Промхо-зу убыток небольшой, а ему, Мирошнику, прибыль. Сотшо рублей дадут за шкурку, а то и больше. Жаль только, здесь сдавать сейчас нельзя. Ничего, он приятелю переправит в те места, где охота на соболя разрешается.
Мирошник запалился, устал. Можно было по пути зайти на звероферму, отдохнуть, напиться чаю, но начнутся расспросы: где охотился, какова добыча. Он решил сделать крюк и завернуть к Чистому ключу. Там он напьётся, переобуется, покурит.
Мирошник съехал в распадок и выругался в душе. Возле ключа, под кедром, стоял Ромка Шурыгин, сын парторга, и в упор смотрел на него.
Мирошник невольно схватился за сумку — ему вдруг вообразилось, что оттуда торчит соболиный хвост, хотя соболь был запрятан надёжно, под двумя белками.
Раз сын здесь, значит, и отец где-то неподалёку.
А с Шурыгиным-старшим лучше не встречаться — насквозь видит.
— Здравствуйте, дядя Ефим!—сказал Ромка.
— Здравствуйте! — повторила Надейка.
Только тут Мирошник заметил и её в тени сопки.
И что это с тайгой сталось: шагу не ступишь — кто-нибудь встрянет на пути.
Он что-то пробурчал невнятное: то ли тоже «здравствуйте», то ли «чтоб вас леший забрал»—и повернул прочь.
— Дядя Ефим! — крикнул вслед Ромка.—Дядя Ефим!
— Ну? — оглянулся тот.
— Мы на «газике» приехали. Идёмте на звероферму, и вас подвезут.
Ещё чего не хватало: на звероферму, перед Шурыгиным отчитываться.
— Сам доберусь,— отвёл глаза Мирошник. (До чего же у этого мальчишки взгляд пронзительный, весь в отца!) — Через сопки доберусь, напрямик.
Летел почтовый самолёт над тайгой, над сопками. Трижды сегодня вылетал он с аэродрома — развозил почту жителям дальних таёжных посёлков — и теперь возвращался домой.
Усталые лётчики смотрели вниз. Внизу темнели деревья, светились розоватыми отблесками заката заснежённые поляны, озёра, излучины реки. Увидели лётчики звероферму в лощпнё, заметили «газик», который торопился по реке к посёлку, обратили внимание на одинокую фигуру человека, чернеющую на склоне безлесной сопки.