Теперь у тебя отобрали твое будущее. За побег с тебя снимут погоны, как с дезертира, за угон баркаса осудят как вора и отправят на вечную каторгу. Какой позор!
Когда судьба кинула жребий и выбросила тогда тебе шанс остаться в Республике, продаться за хорошую мзду и спокойную старость в забвении и тишине, ты не поверил в звон обещанного злата, ты старался сохранить свою честь. И вот, теперь ты и на треклятых островах враг, и здесь преступник, и честь свою не уберег.
Весь мир ополчился разом против тебя, капитан Берроуз, и тебе некому помочь, в этом бою подмога уже не придет никогда. Тогда что остается тебе? Ты потерял все, что у тебя было – присягу, родину, честь офицера. Может быть, смерть была бы разумным венцом. Да, для капитана Берроуза – да, но ты уже и не капитан. Обычный беглый, не осужденный пока что каторжник.
Тогда в чем смысл продолжения? Ты сам не знаешь ответа на этот вопрос. Зачем же тогда бежать? Просто спасти свою жизнь? А зачем тебе жить, Берроуз, после всего этого? Кому ты теперь нужен?
Разве что вот этой странной девушке с гор, Эмме, чувствующей себя такой чужой в Империи Холленов и смотрящей на тебя с надеждой, что ты спасешь любимого ею человека. Может быть, этим ты можешь оправдать свое существование в этом сумрачном и бессмысленном мире."
Макс приоткрыл глаза, разбуженный чужим шепотком. Ему приснилось, что кто-то разговаривает вполголоса там, внизу, у железной двери, в круге подслеповатого света жужжащей электрической лампы, горящей по-ночному, в половину накала. Он протер глаза, хотел было высунуть голову, чтобы удостовериться, что Рекон спит, а показавшийся разговор был всего лишь отголоском ночного кошмара, когда до него донеслось:
– Вот веревочная лестница, в мешке одежда, переоденешься на крыше. Я доведу до чердака, открою вход. На брюхе проползешь по крыше на северо-запад, там будет отвесная стена. Она выходит в боковой переулок, сбросишь лестницу. Часовой на вышке не заметит, не волнуйтесь, – монотонно бубнил чей то голос.
– Хорошо, – зашептал в ответ Рекон, – Что дальше?
– Внизу будет машина – серый Кауфан-Лорейн номер А10-11Т. В ней провожатый, он отвезет в безопасное место и сделает поддельные паспорта. Деньги отдашь ему же, – продолжал бурчать голос. – Про меня забудь, чтобы ни произошло – меня не существует – ты бежал сам, распилив решетку. Когда хватятся при утреннем обходе, найдут ее разрезанной, кинутся искать во дворе и вокруг, подумают, что побег был через южную стену или через канализационную систему. Пока будут рыскать, ты уже будешь далеко, – голос осекся. – Что со вторым?
Макс осознал, что дальше будет решаться его судьба.
– Прирежешь или возьмешь с собой?
Сердце Макса сорвалось с цепи, подкатившись к горлу. Первым порывом было бежать, взлететь птицей сквозь спицы окна, спастись от неумолимой опасности уже, возможно, занесенного уркакаганского лезвия. Но разум остановил переполняющий поток колючего ужаса. Он перевернулся пружиной готовый отразить внезапную атаку врага и, если не победить в схватке, то, по крайней мере, не отдать свою жизнь задаром.
– Вставай, дремалка, судьба твоя в двери стукает, – Рекон хитро улыбался, нависнув над его головой.
– Что Вам нужно? – настороженно спросил Макс, делая вид что только что разбужен.
– Да ты не дрейфь, не обижу. Дело выгодное есть – не прогадаешь. Работа для тебя, и ты самый верный человек для нее.
– Для чего? – Макс сделал непонимающий вид. Дурак ты, на волю с кичи идем. Ты мне поможешь, а я тебе помогу. Кости подымай, чего разлегся медузой, – объявил он.
– У акырны унцыг, ушки шибка ыгыг, – скалясь и выворачивая язык, на незнаком наречии сказал Рекон в невидимую темноту.
– Шаркина гы? – коверкая слова, отозвалась тень в темноте.
– Что Вы ему сказали, – переспросил Макс.
– Я говорю, что ты геройский парень, если бы у меня были такие в команде, я бы уже был королем на каких-нибудь экваториальных островах.
– В команде? Ну да, у Вас же была команда, вы говорили, что были рыбаком.
– Рыбаком, да, и им тоже, – пират засмеялась вполголоса.
– Потише ты, жеребец, – отозвалась тень в углу.
Макс, едва передвигая ватными с перепугу ногами, еще не вполне пришедший в себя, спрыгнул с нар вниз. Дверь в камеру была закрыта, а в темном углу, прячась от света, стояла коренастая фигура в серо-мышиной форме надзирателя.
– Чего зенками выставился, – огрызнулась фигура, – Хватай манатки – и вперед, не на бульваре. Слыхал, что пахан твой сказал?
Макс было кинулся собрать нехитрый скарб из зубной щетки, мыла и видавшего виды свитера, да потом бросил, понимая, что ничего ценного в камере нет, а рюкзак с земным снаряжением отняли полицейские еще при аресте. По скорому нахлобучил свитер, вставил ноги в ботинки без шнуровки и объявил что готов.
Тюремщик критично оглядел несуразный вид Макса, буркнул Рекону что-то типа:
– Ну, ты этого переодень потом, а то его первый же наряд и заарестует обратно.
Наклонился к Рекону, что-то говоря тому на ухо на непонятном наречии. Лицо того посерело, сбросив самодовольно уверенную маску.
– Пойдем, – скомандовал надзиратель, – И чтобы тихо крались, как мыши.
Заключенные кивнули, и весь небольшой отряд тронулся вперед, к свободе.
Низкие облупившиеся, сводчатые переходы старой тюрьмы петляли, словно кишечный ход окаменевшего тысячелетия назад животного. Надзиратель нервно позвякивал связкой ключей, подбирая подходящий, ловко открывал разделяющие секторы тюрьмы решетки. Порой велел встать к стене и ждать, а сам проходил вперед со словами "обсудить надо с коллегами, стойте".
Минуты тянулись в тягостном ожидании, и в эти мгновения до них докатывались отголоски жизни, идущей своим особым чередом в душных каморках тесных камер. Там спали и мучились бессонницей, ели и пили, играли в карты за махорку и просто убивая бесконечное время. Где-то скрипела упрямая сталь самодельного ножа, вытачиваемого об угол кирпичной стены, кто-то, ругаясь, ломал остатки карандашного огрызка, вышкрябывая написанную не читаемыми письменами записку. Тут, в этих полутемных стесненных норах даже ночью не замирала жизнь, движение человеческой плоти и разума, ищущего выхода своей нескончаемой энергии.
Паузы не длились долго, надзиратель боялся оставлять их одних. Они проходили уснувшие посты, повизгивала сталь закрываемых перегородок.
Маленький отряд, преодолевая этаж за этажом, спустя полчаса, добрался до чердака.
– Все, пришли, выше чердак. Переодевайтесь. Там, в вещмешке две серые простыни, специально для вас выклянчил у прачки, – он скабрезно улыбнулся. – Будете там ими накрываться, когда вылезете на крышу. Сама крыша плоская, что тот стол, так что ползите тихонечко себе на противоположный конец. Там лестницу сбросите – и ищи ветра в поле, – тюремщик склонился, ковыряя ключом в проржавевшем зеве замка. – Ну, вот так вот. А теперь прощевайте.
– Бывай, – скупо поблагодарил провожатого пират, перекладывая тюремную робу в освобожденный заплечный мешок. – За мной не заржавеет.
– Не загадывай, – грустно ответил надзиратель.
– Прыгай, – раздался сдавленный голос из темноты, – Не высоко, прыгай, ослица твоя мать!
Макс завис в темноте, не чуя ногами земли, цепляясь за последнюю ступеньку веревочной лестницы. Улица, погруженная во тьму, разбавленную мокрой хмарью холодного тумана, казалась покрытой непрозрачным черно-серым газовым шифоном, лишь фонари и прожектора на стенах тюрьмы распарывали острыми углами света непроглядную даль студеного ночного неба. Пальцы занемели от напряжения, разрезанная неведомо где до крови ладонь неприятно ныла. Он разжал руки, неудачно упал, гася инерцию, на колени, ойкнул от резкой боли.
– Подымайся, не пляж, – недовольным голосом проскрипел Рекон, – вдоль стены ползи.
– А где машина?
– Не знаю, тут хоть глаз выколи, как в гробу. Идем…