Ждали Мустафу Кулиева. Тем временем Лукьяненко, знавший Султанова и Вуниатзаде по Баку, когда он работал токарем на нефтеперегонном заводе, а еще больше и ближе — по Астрахани, расспрашивал их о Кирове, Нариманове и других общих знакомых, а те в свою очередь хотели больше узнать о положении дел на Мугани, о тех, кто уцелел после разгрома. Султанов дал Пономареву несколько брошюр Нариманова "С каким лозунгом мы идем на Кавказ" и сказал, что сейчас главная задача коммунистов-подпольщиков Мугани — укреплять интернациональные связи азербайджанских и русских крестьянских масс, собирать распыленные силы, возрождать партийные ячейки и вооружать, вооружать и еще раз вооружать людей.
Вскоре пришел Мустафа Кулиев. В белой рубахе апаш он казался моложе своих двадцати семи лет, хотя носил длинные усы, сросшиеся с ассирийской бородкой. Говорил он по-русски с украинским акцентом, мягко и певуче, иногда вставляя в свою речь украинские слова — годы учебы в Киеве не прошли бесследно. Никогда раньше Кулиев не бывал на Мугани и в Ленкорани. Но в разговоре с Пономаревым и Лукьяненко проявил такую осведомленность о географии и истории уезда, о руководителях Муганской республики и причинах ее падения, о тех, кто сегодня работал в подполье, словно долго жил в Ленкорани и только что вернулся.
Кулиев сообщил, что скоро приедет в Ленкорань легально, на должность фининспектора, — это даст ему возможность свободно передвигаться по всему уезду и вести нелегальную работу.
— И вы не теряйте времени зря, — сказал он Пономареву. — Дадим вам мандат парторганизатора. Начинайте с Привольного, с других сел Мугани. Пусть пламя народного гнева разгорается, як пожар!
После того как в Ленкорани водворились мусаватские правители во главе с генерал-губернатором, Мамедхан стал полновластным хозяином всей Ленкоранской низменности, от Талышских гор до Каспийского моря. Жил он в своем поместье в селе Герматук, но часто, велев оседлать копя, скакал во главе банды то в одно, то в другое село, чтобы держать людей в страхе и повиновении. Бандиты пороли селян, устраивали сущий погром.
В тот день банда Мамедхаиа возвращалась на села Шахагач после очередного погрома. Впереди всадников, растянувшихся по лесной дороге, ехали Мамедхан в белой чохе и Джамалбек, поигрывавший красной тростью-талисманом. Бандиты, привязавшие к седлу награбленное добро, бодренько распевали песенку "Тюрк оглуям мен…". Вдруг кто-то спрыгнул с дерева на дорогу прямо перед конями и в упор выстрелил в Джамалбека. Тот взмахнул красной тростью и мешком свалился с седла. В ту же минуту лес огласился винтовочными залпами. Оказавшись в огненном кольце, бандиты заметались, давили друг друга, палили наугад. Ошалевшие кони вставали на дыбы, топтали упавших. Мамедхан в этой мешанине кричал, приказывал занять круговую оборону. Но головорезы не слушали своего предводителя.
Выбрав момент, Салман прыгнул с дерева на Мамед-хана, повалился вместе с ним на землю и стал яростно бить его кулаками по затылку. На помощь Салману пришли Сергей и адъютант командира Азиз, они вместе связали руки Мамедхану.
Когда бандиты увидели, что сопротивление бесполезно, они побросали карабины, повалились на колени, запросили пощады.
Пленных привели в село, усадили на площади, заставив положить руки на голову. Вокруг них столпились сельчане.
Ширали Ахундов вскочил на пень "святого" дерева Шахнисы и высоко поднял саблю Мамедхана.
— Люди, — сказал он, — те, кто вложил эту саблю в руки кровопийцы Мамедхана, обещали ему место в раю за отсеченные головы большевиков. На ней не просыхает кровь наших братьев и сестер. Но Мамедхан забыл, что каждое мгновение диктует свою волю, он забыл, что сила народа подобна селю и она рано или поздно обрушит эту саблю на его голову. Еще утром он был на коне, а сейчас стоит на коленях. Судите его всем миром!
— Смерть ему! Смерть! Отрубить голову! — зашумели сельчане.
Услышав эти слова, Мамедхан втянул голову в плечи, словно сабля уже была занесена над ним, и дико озирался по сторонам.
— Братья! — выкрикнул Гусейнали. — Помните, я обещал привязать Мамедхана к хвосту ишака и проволочь по селу? Дайте мне выполнить свою клятву, потом казним его.
— Помним, Гусейнали! Тащите сюда ишака! — поддержали Гусейнали сельчане.
— Тогда лучше пусть сперва каждый, кого Мамедхан высек, — громко заговорил Азиз, — ответит ему всего-навсего одним ударом этой красной палочки. — И он потряс тросточкой Джамалбека.
— Тоже правильно! Высечь Мамедхана! — поддержали сельчане и это предложение.
— Погодите, погодите! — поднял руку Ахундов. — Можно, конечно, высечь Мамедхана, привязать его к хвосту ишака… Но, братья мои, мы не должны уподобляться этим разбойникам. Мы собрались не для того, чтобы сводить личные счеты, а чтобы покарать ярого врага Советской власти. Таким, как он, нет места на нашей земле! Именем революции мы приговариваем его к расстрелу. Кто "за", поднимите руку.