Размышления Кожемяко прервал нарастающий стук мотора. Он оглянулся и увидел катер, стремительно несшийся к рыбнице. Кожемяко поспешил обратно.
О катера на палубу рыбницы спрыгнул картинный матрос в бескозырке, но без лент, в кожаной куртке, с маузером на боку. За ним последовали еще четыре матроса, обвешанные гранатами, с винтовками наперевес.
— Кто такие? — грозно спросил матрос в кожанке.
— Свои, братишки, свои! — радостно воскликнул Кожемяко, разглядев звездочку на бескозырке главного и не столько отвечая на его вопрос, сколько ободряя и успокаивая товарищей.
— Документы! — потребовал главный, подозрительно разглядывая заросшие, изможденные лица.
— Нет документов… То есть, имеются, конечно. Вези нас к высшему начальству… К самому командующему… Из Баку мы! — торопливо заговорил Кожемяко.
— Чего?! — грозно придвинулся главный. — Из Баку? Брось дурочку валять! Командующего им подавай! — Он внимательно посмотрел на китель, в который переоделся Сарайкин. — Сразу видать, кто вы есть, ваши благородия. А ну, братва, обыскать контриков!
Матросы кинулись к „контрикам“, ощупали их, заставили вывернуть карманы, спустились в кубрик, перерыли его и доложили „кожанке“, что ничего подозрительного не обнаружено.
— Ладно! Заводи буксир! Сдадим в ЧК, там разберутся…
Кожемяко и Сарайкин кивали, улыбаясь, Сергей и матросы наблюдали за происходящим с нескрываемым любопытством, а Кузьма недовольным и хмурым тоном попросил:
— Махорки бы дал, комиссар…
— Махорки тебе, бандитская харя? — съязвил главный. — А ты у председателя губчека попросишь, у товарища Атарбекова. Он у нас тоже рыжий. Он тебе даст прикурить…
Матросы дружно расхохотались.
— Чего гогочете? — напустился на них главный. — Федотов, загони их в трюм. И гляди у меня! Сбегут — голову отвинчу!..
Катер взял рыбницу на буксир и ночью пришвартовался у борта крейсера „III Интернационал“, в Оранжерейном затоне.
Кожемяко подняли на борт крейсера. Разбудив вахтенного командира, „кожанка“ доложил ему, что задержал подозрительных лиц без документов, но пролетарское чутье подсказывает ему, что это контрики — диверсанты.
Кожемяко ввели в каюту. Вахтенный сидел на смятой койке, недовольный тем, что его разбудили.
— Ну? — неприязненно спросил он, оглядывая Кожемяко.
Кожемяко снял телогрейку, подпорол подкладку, вырвал из-под нее рваный лоскут белой материи и протянул вахтенному. Тот с трудом прочел полустертую машинопись:
— „Мандат
Сим подтверждается, что т. Д. Кожемяко командируется Бакинским бюро Кавкрайкома РКП (б) в город Астрахань с особо важным поручением.
Член Кавкрайкома РКП (б)…“
Ниже стояла неразборчивая, размытая подпись, сделанная чернильным карандашом.
Вахтенный встал, посмотрел на Кожемяко так, словно перед ним стоял пришелец с того света.
— Но как вам удалось?.. Да вы садитесь, садитесь!.. — Я поспешно вышел из каюты.
Обладатель кожанки, поняв, что „пролетарское чутье“ подвело его на этот раз, вытащил из кармана кисет и примирительным тоном предложил:
— Закуривай, батя!
— Какой я тебе батя? — рассмеялся Кожемяко, беря кисет.
Минут через десять вахтенный проводил его в каюту командующего флотилией С. Сакса.
Командующий пошел ему навстречу, крепко потряс руку, усадил в кресло, велел вахтенному принести чаю и напоить остальных бакинцев, потом стал расспрашивать о рейсе. Ой раздвинул шторки над большой картой Каспийского моря ж попросил Кожемяко показать путь рыбницы, интересуясь больше всего обстановкой в районе порта Александровского: сколько заметили кораблей, какого типа?
— Мы в форт не заходили, так что сказать не могу. Вот тут, может быть, сказано. — Кожемяко извлек из телогрейки пакет. — Военные сведения из Дагестанского обкома партий.
Командующий прочел письмо, сделал пометки ж вернул Кожемяко.
— Передайте в Реввоенсовет, это очень важно?
По приказу командующего мощный военный катер взял рыбницу на буксир и повел ее вверх по течению — до Астрахани оставалось еще около восьмидесяти миль.
Впервые за многие дни все спокойно уселись на палубе. Мимо них проплывали силуэты военных кораблей, освещенные сигнальными огнями. Проносились сторожевые катера.
Постепенно в лиловых утренних сумерках стал вырисовываться город — большой приволжский торговый город со множеством церквей и мечетей. К началу 1919 года город оказался на стыке двух фронтов: колчаковского на востоке и деникинского на западе, мешая их объединению для совместного движения на Москву.