Бурачок пытался войти в доверие к Ульянцеву, расположить его к себе. Но Ульянцев не шел на сближение, подчеркнуто строго соблюдая субординацию, в его больших глазах виделась Бурачку смешинка. Это бесило Бурачка, и он внес Ульянцева в свой черный список „неблагонадежных“, чтобы при удобном случае расправиться с ним.
Такой случай представился осенью 1915 года. По кораблям Балтфлота прокатилась волна стихийных бунтов, и один из первых — на „России“. Матросы требовали улучшения нищи, человеческого обращения и удаления офицеров, занимающихся мордобоем. Бурачок прекрасно видел, что Ульянцева не только не было в толпе бунтующих, но он еще удерживал от участия в бунте многих матросов. (Большевики были против стихийных выступлений, распыляющих силы.) Но когда началось расследование, в число шестнадцати политических по настоянию Бурачка попал и Ульянцев, хотя подпольная организация не была раскрыта. И Ульянцева списали в 1-й Балтийский флотский экипаж…
— Что же ты, Тимоша, бурачок остывает, — напомнила Таня.
Ульянцев отер лицо широкой ладонью, словно смахнул воспоминания, и принялся за еду. Таня сидела напротив, напряженно смотрела на него: сказать — не сказать о ребенке? Что-то тревожно было на душе.
— Ты не заболела ли, Танюша? — справился Ульянцев, уловив беспокойство в ее глазах.
— Здорова, Тимоша, здорова…
Ульянцев молча доел, молча собрался. В дверях поцеловал ее в лоб и сказал, как всегда:
— Ну, я пошел.
— Ну, давай, — кивнула Таня.
— Ага… — отозвался Тимофей с порога.
Дел в трибунале было невпроворот. Войдя в свой председательский кабинет, Ульянцев распорядился привести купца Катукова. Чекисты задержали его незадолго до мартовского мятежа. На базаре, собрав вокруг себя торговок и обывателей, Катуков злорадно говорил: „Скоро в Астрахань на белом коне въедет Деникин, и тогда все комиссары с их Кировым будут болтаться на фонарных столбах“. Анонимное письмо аналогичного содержания получил Киров.
— Гражданин комиссар, за что меня взаперти содержат? Ей-богу, не говорил ничего, — истово крестился Катуков. — Богом заклинаю, пожалейте деток, отпустите… уж как молиться буду…
Он повалился на колени, по щекам потекли слезы, но глаза смотрели настороженно.
— Встаньте!
Слезы купца не тронули Ульянцева. Сколько таких, способных и на слезы, и на любую подлость и низость, прошло перед ним за полтора года! Труднее всего было судить первых трех…
В сентябре 1917 года Кропштадтский краевой Совет назначил Ульянцева председателем Общественно-демократического суда над провокаторами. Первыми перед судом предстали Шурканов, Баишев и Шиба, провалившие Главный судовой коллектив кронштадтской партийной организации, созданной Ульянцевым и унтер-офицером Иваном Сладковым. В целях конспирации Ульянцев принял псевдоним Отраднев, разработал шифр, дал кораблям конспиративные имена: „России“ — „Родион“, „Авроре“ — „Аня“, „Гангуту“ — „Гавриил“ и т. п. Начальник Петроградского охранного отделения доносил: „В Кронштадтском коллективе дело поставлено очень серьезно, конспиративно, и участники — все молчаливые осторожные люди“. Организация не провалилась бы, если б не платные агенты охранки, провокаторы Шурканов, Баишев и Шиба. 26 октября 1916 года Ульянцев, Сладков, еще пятнадцать военморов и трое гражданских лиц предстали перед судом. Им грозила смертная казнь.
Но едва начался суд над кронштадтцами, а в Петрограде — над тридцатью солдатами, выступившими на защиту рабочих Выборгской стороны, избитых жандармами, в Петрограде вспыхнула мощная забастовка протеста. Более ста тысяч рабочих четыре дня высыпали на улицы.