Ульянцев обрадовался Бойцову, как родному брату: ведь они в один год прибыли на службу в Кронштадт, вместе служили в 1-м Балтийском флотском экипаже, учились в "электроминке", где Бойцов изучал радиодело у самого изобретателя радио Попова.
Встретившись с Ульянцевым, Бойцов рассказал ему, как оказался на Каспии, как по заданию Шаумяна ездил в Москву, к Ленину. Закончив рассказ, он тепло улыбнулся и добавил:
— До сих пор не вернул долга Ильичу.
— Какого долга? — удивился Ульянцев.
— А я у него взаймы взял.
— Как так, у Ленина?
— Ну! Ильич спросил, не нуждаюсь ли я в чем, а я возьми да и бухни, мол, поиздержался в дороге, денег в обрез. Понимаешь, всего двадцать минут он со мной разговаривал, а так зачаровал меня, что я почувствовал себя запросто, будто мы с ним близкие друзья. Ну вроде как с тобой.
— Ну, ну?
— Ну, он спрашивает: "Сколько вам нужно?" "Пятьсот", — говорю. Он в момент нажимает кнопку, вызывает секретаря и говорит: "Товарищ Горбунов, срочно выдайте товарищу Бойцову пятьсот рублей за счет бакинского Совета".
— А-а, так за счет Баксовета, — разочаровался Ульянцев.
— А у кого взял? У Ленина!.. Такая личность, а такой внимательный человек! Он, оказывается, сразу после меня отправил телеграмму Шаумяну, мол, письмо ваше от тринадцатого апреля через Бойцова получил сегодня. Вот так-то, браток!..
По рекомендации Ульянцева Бойцова назначили начальником связи Ленкорани.
Ульянцева очень беспокоило незнание местных обычаев, нравов и, что особенно важно, языка, без которого не подобрать ключа к сердцу местного населения. Вот почему после разговора с Кировым в форте Александровском о Мугани Ульянцев стал внимательно присматриваться к Сергею и, узнав, что он прекрасно владеет азербайджанским языком, решил держать его в Ленкорани при себе.
Но Сергей убежал домой, и Ульянцев в суматохе дел забыл о нем.
…Столкнувшись в коридоре Ханского дворца, Сергей и Салман застыли, будто не веря своим глазам, потом бросились друг другу в объятия, стали тискать и молотить друг друга кулаками по спине, радостно взвизгивая.
— Сережка! Черт! Приехал!..
— Салман! Салманка!..
Дома, увидев сына, расплакалась от радости мать, отец с нескрываемой гордостью любовался им: "Вырос, возмужал!" Действительно, за этот короткий срок Сергей раздался в плечах, потемнел на морских ветрах, и даже темный пушок над верхней губой вроде обозначился погуще. Во всем его облике, поведении, разговоре появилась взрослость, причудливо смешанная с мальчишеством.
Как и отец, морща в улыбке нос, Сергей, захлебываясь, рассказывал о минувших трудностях как о забавных приключениях. Он так и сыпал, так и сыпал именами: Киров, Нариманов, Исрафилбеков, Сакс, Отраднев…
— Отраднев? — встрепенулся отец. — Какой Отраднев? Не Ульянцев ли?
— Какой еще Ульянцев? — возразил Сергей, не знавший настоящей фамилии Отраднева. — Говорят тебе, Отраднев!
— А зовут как? — допытывался Морсин.
— Тимофей Иванович…
— Тимоша! — подскочил Морсин. — Что же ты сразу не скажешь! Слышишь, Маша, Тимофей приехал!
Ульянцев беседовал с Агаевым, Ахундовым, Беккером, когда дверь вдруг распахнулась и в кабинет ворвался Морсин.
— Тимофей Иванович! Каким штормом занесло?
— Ба! Морсин! Володя! Здорово, братишка! — Они обнялись, расцеловались.
— Серега твердит: Отраднев, Отраднев, а мне и невдомек…
— Сережа — твой сын? — Ульянцев с удивлением и улыбкой посмотрел на Сергея, который во все глаза глядел на встречу друзей. — Ишь конспиратор, ни слова не сказал о тебе…
— Так я же не знал, что вы знакомы…
— Знакомы! Мы, брат, вместе матросскую лямку тянули!
Ульянцев отправился к Морсиным, и друзья проговорили до первых петухов. Вспоминали Балтику, Кронштадт, друзей. Даже самые тяжкие дни жизни, уйдя в прошлое, становятся милыми сердцу воспоминаниями, и, как это ни странно, зачастую вспоминаются не главные события тех дней, а второстепенные, порой забавные детали и мелочи. В ту ночь Ульянцев и Морсин вспоминали и о крикливых чайках над Финским заливом, который матросы называли "Маркизовой лужей"; и о скверах с подстриженными тополями и подвешенными на цепях скамейками-качелями; и о табличках у входа на бульвар: "Нижним чинам и собакам вход воспрещен"; и о пучеглазом Бурачке-Дурачке, и о "хозяине" Кронштадта адмирале Вирене…
— Сидорова помнишь? — говорил Морсин. — Ну вот, рассказывал он мне, как нарвался на Вирена. Однажды в "береговой" день шел он с девушкой и не заметил белой адмиральской собачки. Вернее, поздно заметил, не успел спрятаться, за собачкой выкатила адмиральская карета. Ну, Сидоров вытянулся, как положено. Вирен велел кучеру остановиться, поманил Сидорова, осмотрел его с ног до головы и спрашивает: