— Давай кончай, — шепнул Рябинин.
— Здесь, в постели? — Вулевич оскорбился. — Послушай, ты, я офицер, а не уголовник!
— Баба ты, ваше благородие! — презрительно ответил Рябинин. — Разбудить, что ли? Рассказать ему, кто ты есть, зачем пришел?
— Но меня схватят! За дверью часовой…
— Ничего, ты кончай. Часового я задержу. Сиганешь в окно, на коня и — к Хошеву.
Вулевич вытащил браунинг и тихо направился к Ульянцеву. Матрос-комиссар спал и, должно быть, бредил: его губы что-то шептали. Вулевич от волнения не мог разобрать, что именно говорил комиссар, только одно слово и расслышал: "Танюша". Крупные капли пота, будто росинки, покрывали лицо и шею Ульянцева, волосы слиплись на лбу. Вулевич и сам взмок от напряжения.
— Ну же! — ткнул его в спину Рябинин.
Вулевич медленно поднял руку с пистолетом, прицелился в висок.
— Кто здесь? — послышался вдруг сзади встревоженный женский голос.
Рука Вулевича упала, он поспешно сунул пистолет в карман. В комнату вошла Мария:
— А, это ты, Рябинин? А кто это с тобой?
— Я, я! А это телохранитель комиссара. Пришел проведать. Как его лихоманка скрутила, а?
— Спит, — шепотом сказала Мария. — Услышала голоса, думала, Володя вернулся.
"Как же, вернется твой Володя! Хошев им небось головы открутил".
За дверью послышались голоса. "Не пущу!" — говорил часовой. "Как так "не пущу"?" — возмутился кто-то, и в кабинет ворвался красноармеец в фуражке с изломанным козырьком, без гимнастерки, в потемневшей от пота и пыли нижней рубахе, отставшая подошва прикручена к сапогу тонкой проволокой. Но винтовка в полной исправности и чистоте. За ним маячил часовой.
— Тихо! — цыкнул на него Рябинин. — Кто ты есть? Осади назад!
— Главкома мне. Или комиссара, — покосившись на Марию, громко выпалил красноармеец.
— Не ори, сказано тебе! Я за комиссара.
Ульянцев встревоженно вскочил:
— Что такое? Вернулись? Где они?
— Где им быть? На Форштадте! — обиженным тоном ответил красноармеец. — Вы тут дрыхнете и баб щупаете, а они там прут!
— Кто прет? Куда прет?
Телогрейка на груди Ульянцева распахнулась, красноармеец увидел тельняшку и понял, что перед ним сам комиссар.
— Не знаю, товарищ комиссар. Велено доложить: контра прет!
— Хошевцы?
— А кто их знает? Видим, конники едут, ну, думаем, наши, привольненские. Оркестр грянул "Марш славянки". А они, стервы басурманские, как въехали на Форштадт, так и давай стрелять, давай полосовать нас шашками.
Ульянцева трясло от малярии и гнева.
— Обманул, сволочь! — в сердцах выругался он. — Как салагу, обвел вокруг пальца! "Общий язык"! "Единокровные братья"! А я и развесил уши!..
— Как же с нашими? Что с ними будет? — донесся до него голос Марии.
"Что с ними будет?.. Послал их в лапы врагу. И как додумался, гад! Знает, что город некому защищать. Эх, были бы наши части здесь! И Юсуф ушел. Вызвать наших из Астары? Не успеют. Хошевцы уже на Форштадте… А ты останови! Кровь с носу и ухо набекрень, но останови! Умри, но спаси Ленкорань! Иначе грош тебе цена, матрос Тимофей".
— Рябинин, вели седлать коня!
— Слушаюсь! — Рябинин вышел, кинув быстрый взгляд на Вулевича.
Ульянцев только теперь заметил его.
— А ты что здесь?
— Приставлен к вам телохранителем.
— Телохранителем? — усмехнулся Ульянцев. — Как звать?
— Вулевич Алексей.
— Ног что, Леша, ступай наверх, в распоряжение Беккера. Стерегите полковника Ильяшевича пуще глаза!
— Есть!
— А мне какие приказания будут? — переминался с ноги на ногу красноармеец.
— Обратно к своим! Драться до последнего, но город отстоять! Почему без гимнастерки?
— Так ее вши съели, — усмехнулся красноармеец.
Ульянцев мгновенно снял телогрейку и протянул ему:
— Возьми, братишка.
— Не, матрос, на кой мне она? Жарища! — И убежал.
— Оденься, Тимоша, ты же болен! — взмолилась Марин.
Ульянцев только махнул рукой.
Вошел начальник штаба Наумов:
— Положение критическое, Тимофей. Хошевцы захватили Малый базар, маяк, прорвались на Зубовскую, рвутся к Большому базару и тюрьме. Мы окружены с трех сторон.