Из окна морагентства Ульянцев смотрел на маяк, откуда беспрерывно строчили пулеметы.
— Штурмом не взять, — словно прочел его мысли Орлов.
— Возьмем, Иван Николаевич. Надо взять…
Ударили орудийные залпы по укрепленному маяку.
С треском разлетелись ящики и бочки, рухнула часть стены. С маяка снова застучал пулемет.
— Будем штурмовать, Иван Николаевич! — поднялся Ульянцев.
— С богом! — последовал за ним Орлов.
Они вышли во двор, запруженный красноармейцами.
— Ну, братишки, полундра! Отворяй ворота! — громко скомандовал Ульянцев и первым выбежал на площадь.
— Ура-а-а! — Лавина красноармейцев ринулась за ним.
Ульянцев бежал, спиной чувствуя, как надвигается, догоняет его грозная лавина единомышленников. Вот уже кто-то помоложе и пошустрее обогнал его. Есть в атаке лихой азарт, захватывающий дух и тело без остатка. Вот и Ульянцев сейчас был охвачен таким огненным азартом наступающего.
И вдруг что-то сильно и тупо толкнуло его в спину. Ульянцев споткнулся обо что-то невидимое, но удержался на ногах. Он обернулся, удивленно посмотрел на бегущих мимо красноармейцев. На высокие деревья, которые качались. На дома. Они тоже качались. Как корабли на штормовой волне. Потом он, как якорь, стал быстро погружаться на темное морское дно. Откуда-то издали донеслись непонятные слова: "Братцы, комиссара убили!" Потом в сознании вспыхнули слова: "Добрый день, дорогая любовь моя, Танюша…"
И все погасло и смолкло…
— Братцы, комиссара убили! — крикнул Сергей, увидев падающего Ульянцева, и бросился к нему.
Ульянцев лежал ничком, раскинув руки, будто пытался обнять землю. Сведенные пальцы крепко сжимали рукоять маузера. На спине по фланелевке все шире растекалось темное пятно.
Подбежали Мария, техническая работница ЧК Нина Николаева, Салман, несколько матросов и красноармейцев. Расталкивая их, протиснулся Рябинин:
— Ну-ка, пусти! Посторонись! Наповал? Ай-яй-яй!
Мария и Салман осторожно повернули отяжелевшее тело Ульянцева на спину, и все увидели, как от боли на его лице дернулся мускул.
— Скорей, в госпиталь надо!
— Живой, — не то растерянно, не то удивленно пробормотал Рябинин. — Эй, ландо сюда!
Сергей уже бежал к ремесленному училищу и через минуту подкатил на подножке большой, шестиместной кареты. Ульянцева перенесли в ландо. Мария и Нина сели сзади, поддерживая его, Салман и Сергей напротив, двое матросов с наганами вскочили на подножки, и ландо, покачиваясь на мягких шинах, понеслось в госпиталь.
Бой близился к концу, и весть о ранении матроса Тимофея, политкомиссара Отраднова, мигом облетела город. Разгоряченные боем красноармейцы и матросы, бойцы партизанских отрядов из окрестных сел, горожане с близлежащих улиц — все устремились к госпиталю. Толпа запрудила двор, волновалась, встревоженно гудела. "Матрой Тимофей", "матрос Тимофей" — то и дело слышалось во всех уголках двора. Сергей и Салман, сопровождавшие политкомиссара, оказались в центре внимания. Они снова и снова рассказывали, как увидели падающего комиссара и бросились к нему, как привезли его сюда. "Кто стрелял? Куда ранен? Тяжело ли?" — спрашивали люди и были недовольны неопределенными ответами парней, но тут же пересказывали услышанное другим, только что пришедшим, строили догадки и предположения.
К укромном уголке двора, обхватив колени и положив на них подбородок, сидела девушка, вчерашний подросток Нина Николаева из ЧК. Мокрыми от слез глазами смотрела она на встревоженных людей и с удивлением думала, что, оказывается, не только она, но и все эти чужие, незнакомые ей люди любили Тимофея Ивановича, всем им он был дорог и близок.
У ворот спешились всадники. Люди узнали их, расступились, и по живому коридору к госпиталю торопливо прошли председатель Реввоенсовета Илларион Горлин (Та-лахадзе), секретарь горкома партии Отто Лидак, председатель Ревтрибунала Анатолий Лукьяненко и начальник оперативного отдела штаба войск Владимир Морсин, отец Сергея. Увидев его, Сергей устремился за ними. Санитар, поставленный в дверях, чтобы никого не впускать, пропустил все-таки "больших начальников", но преградил путь Сергею:
— Куды? Не велено!
Сергей пригнулся, юркнул мимо него, взбежал на второй этаж я присоединился к старшим перед дверью операционной. Там его мать, медсестра Мария, упрашивала их:
— Уходите, прошу вас, уходите…
Горлин с сильным грузинским акцентом темпераментно настаивал:
— Надо поговорить с ним, понимаешь, поговорить!