— Попробуй! Я тебе набрыляю!
Началась молчаливая возня. Сашка схватил Макара, пытаясь уронить, но Макар ловко «подплел» его ногой и оба упали на траву.
После потасовки ребята разбежались. Сашка влез на крышу и, сидя верхом на коньке, начал дразнить Макара нараспев:
— Макарка, Макарка, по-вороньи скаркал, петухом запел, на наседало взлетел.
Макар набрал горсть камней и, выйдя на середину улицы, начал швырять в Сашку. Тот, увертываясь, пролез через слуховое окно на чердак и, выглядывая из отверстия, похожего на полумесяц, еще громче принялся дразнить.
Макар ответил ему так же нараспев:
— Саня-базаня, хомут на базаре, вожжи у тещи, поехали по дрожжи.
Набрав горсть камней, он стал кидать их в Сашку. Но в маленькое отверстие-полумесяц попасть было трудно. Макар горячился все больше… Вот тут-то и случилась беда: камень попал в стекло!
Окошко распахнулось, в нем показалась мать Сашки. Темный загар был «надет» на ее лицо, как маска. Грозя кулаком, она закричала:
— Ах, ты, варнак ты этакий! Погоди ужо, я сейчас приду-у!
Макар убежал и залез на сеновал. Оттуда он видел, как мать Сашки, сердито стукнув воротами, вошла во двор, а со двора в избу.
Через несколько минут Полинарья и плотничиха, захлебываясь и перебивая друг друга, с криком вышли во двор.
— Ты сама своего каторжника уйми, он первый задирается.
— Я вложу, уж не извольте беспокоиться. Сейчас же ему задам припарку хорошую. А вы окольницу вставьте. За нее, милые, не меньше как семь гривен сдерут.
— Ну, и вставим. Легко ли дело семь гривен, не это видали!
— Тьфу, будь ты проклята, богата-богатина!
— А не беднее вас…
— Ну, где нам против вас.
— Ну, и нечо орать. Всяк богат про себя.
— Да уж что и говорить! Давно ли по займам-то шаталась.
— К тебе не ходила еще…
— Ой! — всплеснула руками плотничиха. — Полинарья! Как твоей роже-то не стыдно? Побойся бога… Три куска сахару брала, так и не отдала… Забыла? Погоди, ненадолго, профорсишься. Только сейчас уж больно расшеперилась.
— Выкину! Выкину! Сегодня же выкину, — истошно закричала, краснея от злости, Полинарья.
— Да не надо, — возразила плотничиха. — Мы от этого не обеднеем, а вас, быть может, вырвет…
Долго бы еще ругались бабы, но им помешал сашкин отец — белобрысый, высокий и тщедушный человек с жиденькой бородкой:
— Варвара, будет!.. Айда домой! Раскудахтались!
— Не я, твоя жена кудахтает.
— Если ты, жабочка, — не унималась плотничиха, — не дашь заклик своему подорожнику, я сама тогда поймаю и накладу ему в штаны крапивы.
— Попробуй! Руки коротки, своего учи… Еще обзываешься.
— Варвара! Айда, говорят тебе, — внушительно крикнул плотник.
Он взял жену за руку и вытолкал ее со двора. Макар слышал, как плотничиха, ругаясь, захлопнула свои ворота. Через некоторое время закричал Сашка на чердаке:
— Мамонька, золотая, серебряная! Не буду… ой, не буду! Ой, право, не буду!
Крик Сашки сопровождался отрывистыми возгласами плотничихи:
— Вот!.. вот тебе! Вот тебе, бродяга паршивый! Вот тебе, варнак!
Макару стало жаль Сашку. Он забился глубже в сено и не откликнулся на зов матери. Полинарья ходила по двору и сердито ворчала:
— Погоди, никуда не денешься, придешь — я тебе спущу шкуру-то!
Под вечер неожиданно приехал с прииска Яков. Распрягая лошадь, он спросил:
— А где у меня сын?
— Скрылся куда-то.
— Куда? Как это?
— Ну, убежал… Порка вот ему будет…
Полинарья рассказала о ссоре с плотничихой.
— Ну что ж, вышвырнуть им семь гривен. Ай, сынка! — сказал Яков, — значит, наши в поле не робеют и на печке не дрожат? Ха-ха-ха!
Макар понял, что тятя приехал пьяненький и добрый.
— Ты мне его представь… где хоть, бери, а представь сына, — сказал Яков, — а то я с тебя семь шкур спущу… А белобрысому, этому кержаку-гроботесу, снеси семь гривен за окольницу.
Полинарья пошла на сеновал, чтоб дать лошади сена и, заглянув в угол, заметила ноги Макара.
— Ага! Вот ты где, молодец! — Полинарья врезала ему три увесистых шлепка. — Вот тебе, подорожник ты этакий!
Макар не заплакал. Он сердито вырвался из рук матери и убежал в избу. Отец, сидя за столом, дремал. Увидев сына, он улыбнулся пьяной улыбкой и поманил его пальцем:
— Ну-ка, иди сюда, сынок!
Макар подошел, недоверчиво, исподлобья глядя на отца. Яков притянул его к себе и, зажав в колени, ласково спросил:
— Ну, как дела, Макар Яковлич?
— Помаленьку, — несмело ответил тот.
— Молодец! Ты что это быком на меня смотришь? Тебя что, отдула мать-то?
— Нет.
— То-то… А с кем сегодня дрался?
— С Сашкой: он сам первый задирает, дразнится… Я его… я его… только уронил…
— Ишь ты!.. Ты, значит, сильнее?
Макар окончательно успокоился. Глаза его хвастливо блеснули. Шмыгнув носом, он стал рассказывать отцу:
— Я его как подшвырну!.. Он… он у меня в три перевертышка.
— Молодец!
От отца пахло водкой, и язык его немного заплетался. Он добродушно продолжал:
— А окольницу ты выбил у кержаков?
— Я… я нечаянно… я… я хотел в Саньку, а камень-то сорвался, да прямо в окно.
— Ну, вот… Ха-ха-ха, знай, мол, наших!.. А на рудник со мной поедешь?
— Поеду.
Вошла Полинарья. Сверкнув черными глазами, она укоризненно проговорила:
— Что тебя черти-то не во-время приволокли? Начал опять? Попало в карман-то?
— Ну, а что-ж?.. Ну, попало… Есть, да и знаем, где взять. Макарка, хошь я тебе золото покажу?..
Сопя, Яков достал из кармана увесистый сверток, замотанный в тряпицу, и развернул его:
— Смотри… Видал?.. Полинашка, смотри!
— А ну тебя… видала я. Хоть того больше, все равно пропьешь. Дома муки нету, а ты пируешь!
— Муки? Давно ли мешок крупчатки брали?..
— Брали, да все сожрали!
— Н-но?
Яков размотал кисет и выбросил на пол голубую пятирублевую бумажку.
Полинарья подняла.
— Только-то и есть! Как тебя не разорвало?! Раскошелился!
Макар с любопытством рассматривал золото, пересыпая его рукой.
— Эх, ты! Думаешь мне жаль денег? Есть, да и знаем, где взять!
Яков хвастливо выдернул из пачки кредиток серую двадцатипятирублевую:
— Макарка, видел, как деньги горят?.. Покажу.
— Не выдумывай, — испуганно вскричала Полинарья, подскакивая к Якову.
— Цыц!!! Гнида… Знай свое место у печи. — Он чиркнул спичку и поджег кредитку. — Гляди, как мы царю Лександру бороду подпаливаем.
Макар наблюдал, как царь с эполетами и с широкой бородой исчезает в желтом огне.
— Эх, славно горит, — любуясь сказал Яков. — Я раньше катюшек жег.
Макару жаль было картинку. Полинарья всхлипывала у печи.
— Буде реветь-то. Ставь самовар — чай пить будем. Завтра Макар со мной на рудник поедет.
— Да ему, подь-ка, учиться скоро.
— Успеем учиться… Научимся.
На другой день Макар уехал с отцом на прииск.
Сидя в бричке, он зорко всматривался в лес. Темная чаща, перепутавшая свои сучья, начала кой-где уже золотиться. По лесу носился сухой августовский ветер. Горделивые сосны, темнозеленые шпили елей плавно покачивались, шумели; робко шелестели березы; гдё-то скрипело дерево, — и все это смешивалось в один непрерывный шум, похожий на шум прибоя. По бездонной синеве неба плыли стаи белых облаков.
Дорога вползала на гору. Лошадь шла медленно, устало, и дорога, казалось, тихо расстилалась по склону, протягиваясь к вершине. Спускаясь с горы, она торопливо устремлялась в низину… Споткнувшись в мокрой логовине, в ухабе с размешанной грязью, она снова медленно поднималась на увал. По бокам краснели крупные ягоды шиповника; на маленьких лужайках бледными глазками смотрели цветы. Все было ново, интересно. Сердце пощипывали грусть и радость.
Яков, сидя спиной к сыну, поклевывал. Он думал о прииске. Золото в Кривом логу было разбросано кустами.