— Тебе-то что за дело? Проверяющий, контролер нашелся.
Игнатий прошил парня взглядом, из-под дремучих, сросшихся бровей. Но сказал пока спокойно:
— Ладно, потом... Беги-ка сначала, включай насос, а то ведь еще сплавишь.
Так вот он здесь зачем. Из-за Плутаихи. И все уже, старый хрен, знает. Кузьмич, конечно, постарался, наболтал, не пожалел слов.
— Без указчиков, без указчиков обойдемся, — хорохорился Ларька. — Сам знаю, что делать. Я здесь работник, а не ты.
— Беги, говорят! — добавил в голосе Игнатий.
— Не рычи, не больно-то испугались... Ишь какой: сидит на чужой постели, чужим теплом обогрелся да еще рычит.
Ларька нарочно долго, часа полтора, возился на установке, думая, что Игнатий не вытерпит и уйдет, оставит его в покое. Он почистил, подмел прутьевым веником насосную площадку, обошел и проверил работу всех качалок, тогда как в другое время редко это делал. Он даже лопатой поковырялся, присыпал, притоптал промоину в обваловке факельной свечи. Но Игнатий не выходил и не выходил из вагончика. Куда ему торопиться? Он и весь день может просидеть. Придется идти. Еще вообразит, пожалуй, старикан, что его боятся.
Игнатий сидел уже собравшийся, только ременным опояском не перетянулся.
— Значит, говоришь, не мое это дело? — спросил он, едва парень переступил порог.
— Конечно, не твое.
— А твое дело, выходит, нефть спускать, речку поганить?
— У меня начальство есть. Я перед ним в ответе. А ты мне никакой не указ.
— Ах, не ука-аз! Ах, я для тебя никто-о?.. Он лес губит, а ты ему не скажи ничего...
И не успел Ларька опомниться, оборониться, как Игнатий рывком вскочил, сгреб его поперек туловища, захватил вместе с руками, подмял под себя. Затем он прижал одной рукой Ларькину шею к полу, намертво прижал, как рогатиной, другой дотянулся до ременного опояска на лавке.
— Я тебе покажу... не мое дело! Я из тебя пыльцу-то повыколочу.
Ларька задохнулся от первого ожога опояском, задохнулся не столько от боли, сколько от стыда, унижения и бессилия. Как маленького его порют, штаны только не сдернули. И кто порет, какой-то больной, выживший из ума старик.
От второго ожога Ларька стал извиваться, вертеть задом, дрыгал ногами, стараясь дотянуться, пнуть Игнатия, но страшная клешня не ослабляла жима, не выпускала шеи. А в воздухе вновь свистнул опоясок.
— Пусти, гад! Пусти, говорят... убью! — хрипел Ларька, елозя лицом по грязному полу.
— Вот тебе за «гада»! Вот тебе за «убью»!.. Еще и грозится, щенок!
Удары сыпались один за другим, тело отзывалось адской болью, в глазах темнело, не было уж никакой мочи терпеть, вся уж, наверно, задница синяя. И тогда Ларька не выдержал, жутко завыл, бросил сопротивляться, лежал, опав и не шевелясь, уткнувшись носом в пол, сломленный и раздавленный.
Игнатий, тяжело дыша, поднялся, надел опоясок, заткнул за него топор.
— С черта вырос, а кнутом не стеган... Я своих никого не паздерил, а тут пришлось. Будешь знать, как старшим норов да зубы казать. Это тебе не с матерью, не с отчимом разговаривать. Герой кверху дырой.
Хлопнула дверь, застонала лесенка под тяжелыми стариковскими шагами. Не хватало решимости, не было сил вскочить, кинуться следом, выхватить из-под лесенки ружье, пустить в спину старика заряд дроби. Ларьку сейчас только на одно тянуло: выползти из вагончика, достать одностволку, приставить дуло к сердцу и как-нибудь нажать спусковой крючок.
9
Через три дня Игнатий повстречал на улице отчима Ларьки, Костю Глушакова, возвращавшегося с работы.
— Уж ты меня прости, Константин... поучил я немного вашего оболтуса.
Улыбчивый, ясноглазый Костя, ребенок ребенком, смотрел недоуменно и немигающе на Игнатия — знать, видно, ничего не знал.
— Как это поучил? Когда?
— Да на днях.
— Ничего не пойму, говори толком.
— Ну, ремешком слегка пощупал. Может, поумнее станет. Учить и учить его, дурака, надо.
— То-то он вчера со мной в баню не пошел. Всегда ходили вместе, а тут не пошел, один мылся. И садится он вроде осторожно, с пристоном как бы... — Костя нисколько не огорчился, не обеспокоился, наоборот, повеселел даже. — А за что ты его? Впрочем, и спрашивать лишнее. Его всегда есть за что.
— Он, паршивец, на работу без конца опаздывает, нефть в речку спускает. А когда ему выговаривать начал, он еще и лаяться, огрызаться давай. Вот я и не стерпел, разошелся...
— И хорошо, и поделом недоумку, — поспешно заверил Костя. — Нам-то с Натальей все равно с ним не сладить, так пусть хоть другие поучат. Нашлись люди добрые... И не казни себя, не расстраивайся, Игнатий.. Спасибо только могу сказать. Наука впредь ему.