Боль в ноге от передышки на перекладине притупилась немного, утихла, и Одноухий опять почувствовал голод, опять услышал запах, испускаемый приманкой, влекущий и мутивший куня. Он прыгнул на пенек, обвалив глыбистую шапку, разворошил передними лапами, раздвинул пихтовые ветки в потолке дуплянки, зацепил ком кишок когтями, вытянул приманку.
Ком был намотан щедро. Грызть его Одноухому надолго хватило, до самого утра. Сначала он грыз жадно, торопливо, будто кто-то покушался на его добычу, затем, слегка насытившись, стал есть аккуратнее, набивал рот умеренней, подбирал каждую осыпавшуюся крошку жира. И, только проглотив последние высвобожденные из проволоки куски приманки, слизав с лапника всю натруску, Одноухий обнаружил, что светает, что елки совсем отчетливо выступили из мрака, что бусит мелкий, похожий на легкий, невесомый дождь, снежок, покрывая все тонким и ровным налетом, словно врачует пострадавший от морозов лес целительной мазью.
Пора было устраиваться на лежку. День — время не кунье. Вновь Одноухий попробовал вырваться из капкана, вновь запалился, выбился из сил и залез в дуплянку, больше ему ничего не оставалось, начал рыть нору в глубину пня, чтобы подальше скрыться от дневного света. Рыл до тех пор, пока опять же пускала проволока. Под лапником, настланным человеком, шла гнилая мягкая труха. Одноухий улегся в ней, вытягивая, укладывая и всё-таки не находя места ноге с капканом.
Нога ныла и мерзла, схваченные дужками пальцы онемели, перестали что-либо чувствовать, и Одноухий принялся отгрызать их, отрывать бездвижные, непослушные когти. Нет, он не понимал, что без пальцев ему будет легче освободить лапу, он просто избавлялся от лишнего, мертвого уже, ненужного теперь и мешавшего.
Пальцы он отгрыз, но капкан продолжал крепко сидеть на лоскутьях жилистой, толстой, подошвенной кожи, смоченной кровью и примерзшей к железу. Одноухий выгрыз бы из-под дужек и эти кровяные шерстистые комки, но десны тоже прилипали, оставляя на железе розовые клочья.
Он так весь день и не смог угомониться, уснуть — нога не давала покоя. Он порывался зализывать ее, капкан больно хватал, обдирал горячий язык, он подтягивал, поджимал ногу под себя, пытаясь согреть, — капкан холодил, вгонял в дрожь и все тело.
А под вечер Одноухий вдруг насторожился, рывком вскочил, замер на мгновение, вслушиваясь, — и молнией вылетел из дуплянки. Заметался, закружил по снегу, по елкам, по пню, насколько хватала проволока, — по лесу шел, скрипел лыжами, неотвратимо приближался к нему человек.
16
В этот день Ларька не хотел идти в лес. Надоело попусту бегать. Вот если бы хоть одну куницу поймать! А то прошло уже около месяца, как он проверяет капканы Игнатия, в каждую свою рабочую смену проверяет, а толку никакого. Закрадывалось сомнение: не напрасно ли он все затеял? Есть ли вообще в лесу куницы?
Откачав, однако, к полудню нефть, послонявшись-послонявшись по вагончику без дела, парень не выдержал и на этот раз. Может, именно сегодня попалась куница, а он просидит, не сходит. К тому же не завтра послезавтра выберется из дому и Игнатий. Давненько не выбирался, пора. Хорошо бы увести куничку из-под самого его носа.
Ларька теперь досконально знал, изучил по следам, когда и как делает обход капканов Игнатий. Перерыв у него дней десять, от силы две недели. Если же непогодь, буранит или морозит — то и дольше задерживается, не слезает с печи. Из деревни он идет по дороге, наезженной нефтяниками, не спеша идет, пешочком, лыжи везет сзади на веревочках. Иногда его попутные машины подхватывают. В лес он сворачивает неподалеку от качалок, где дорога ближе всего подогнула к Плутаихинскому логу. Другой конец лыжни он вывел на трассу высоковольтной линии, там тоже ездят нефтяники. Сняв опять лыжи, Игнатий потихоньку тащится в Кондратьевку. И охота с больными ногами такой большущий кругаль делать. А главное, все зря вроде, что-то не торопятся куницы соваться в его капканы.
Точно так же, по дороге, попадал на лыжню и Ларька, в лесу на нее неприметно не заедешь. Тот первый след, когда парень случайно набрел на охотничий путик, долго заносило, забивало снегом, но Игнатий ничего, кажется, не заметил. Вставал Ларька на лыжню — и ни шагу с нее до самой высоковольтки. К капканам он не притрагивался, не подъезжал даже близко, чтобы не вызвать у старика никаких подозрений. Обратно, до качалок, он вышел в обход, дорогой, — зачем лишний раз топтать лыжню.
Реденький пушистый снежок кропил землю, сразу припорашивал след — самая подходящая погодка проверять чужие капканы. Утром на лыжне ничего не распознаешь.