Следы свои подле дуплянки он замаскировывать не стал. Бесполезно, все равно Игнатий обо всем догадается.
«Раздолбай! Лопух полоротый! — распинывал себя дорогой Ларька. — Не сумел с куницей сладить, башкой ее о дерево трахнуть. Какой ты, к черту, мужик? А еще в армию навострился!»
17
Вырвавшись, чудом избежав расправы над собой, Одноухий что есть духу уносил ноги — подальше, подальше от страшного теперь места, человек может пойти по следам, человек может снова поймать, снова поднять на проволоке за лапу и держать вниз головой, человек может опять выстрелить и снести второе ухо.
Он выскочил в угор лога, пересек примыкающий к старому лесу осинник — и вырвался на простор вырубок. Он уходил на северо-восток, туда, где вроде бы меньше возвышалось над лесом буровых вышек, где тайга обманчиво синела, казалась не такой вырубленной.
Бежать было тяжело. Три ноги — не четыре. Да еще надо волочить капкан с проволокой. Особенно изводила проволока, — стальная, жесткая, она свивалась и развивалась сзади звенящей пружиной, прыгала, нахлестывала, как бы подгоняя, куня, цеплялась за снег, за стволы деревьев, так дергала порой ногу, что приходилось останавливаться.
А сквозь сухостойник, сквозь цепкий, переплетающийся кустарник и подавно трудно продраться, кунь тотчас застревал, рвался, выдергивая запутавшуюся проволоку, кусая ее, кувыркаясь, а выбравшись из чащобника, искал путь посвободнее. Старался бежать чистым от подроста ельником — там проволока реже за все хваталась — или выбегал на пустыри, эти недавние свежие вырубки, хоть днем они и пугали Одноухого. Ночью порыскать, помышковать на пустыре — милое дело, а вот днем, когда тебя далеко видно... Не зря кунь — ночной хищник, не зря любит глухие перестойные леса, которых так мало уцелело вокруг.
Но сейчас пустыри для Одноухого были спасением, по ним он передвигался намного ловчее и быстрее, он все еще неослабно боялся преследования.
А когда над землей упали сумерки, сегодня безлунные, темные, теплые, редкие для охоты сумерки, когда все кругом наполнилось привычной ночной жизнью, Одноухий побежал только пустырями, освободился понемножку от страха, нагнанного человеком. Темнота — это кунья стихия, люди ночью по лесу не шатаются. Он стал чаще делать передышки, зализывал болевшую лапу (железо сегодня не очень кусалось), выгрызал под дужками налипший и намерзший снег вместе с кожей и шерстью. Он даже пробовал мышковать, карауля у гнилых пней и занесенных куч хвороста выскакивающих полевок. Охота, однако, не шла, прыжки Одноухого из-за капкана и проволоки получались слабые, замедленные, полевки успевали увернуться и юркнуть в повсюду просверленный ими снег.
Следовало искать другую пищу, за которой не надо бегать и прыгать. Капкан по-прежнему отнимал много сил и тепла. Вчерашних кишок хватило ненадолго.
Летом бы кунь на пустырях не пропал, живо бы нашел и разорил осиное или шмелиное гнездо, а то, на худой конец, закусил бы и ящерицей, и лягушкой. Зимой же каждый пустырь, если не брать в расчет мышей и полевок, выглядел необитаемым.
Одноухий высматривал над сугробами вершинки торчащего шиповника, разрывал снег: на некоторых кустах сохранились ягоды, не склеванные осенью птицами. Ягоды были сладкие, ароматные, приятно и освежающе таяли во рту.
Но одним шиповником сыт не будешь, да и совсем немного уцелело его на кустах. Мясо необходимо, мясо, рябчиковое или мышиное, заячье или беличье, любое мясо, свежее или протухшее, горячее или замороженное, только оно прибавит сил, согреет, уймет боль в ноге.
И среди ночи Одноухому неожиданно повезло. В чуть ослабленной, зыбкой какой-то понизу темноте он вдруг заметил далеко впереди борозду, броско разделившую пустырь. Кто-то прошел большой и тяжелый, взбуровив и разбросав по сторонам комья снега. Уж не человек ли?
Одноухий долго присматривался и принюхивался к борозде издали, крался вдоль нее, не решаясь приблизиться, пока наконец не уловил отчетливый лосиный запах.
Борозду проложил не один лось. По его следу увязались волки, нахальные, устремленные.
Лось был ранен, шаг неуверенный, неустойчивый, короткий, зверь часто совался мордой в снег, ложился, выминая, вытаивая грязным телом глубокие ямы, пропитанные кровью. И по краям следа набрызгано, намерзло много кровяных шариков.
Лось протянул через пустырь вечером, а то и днем, волки пробежали совсем недавно, их въедливый псовый дух забивал местами напрочь все другие ночные запахи. Никуда не уйти лосю от волков.