Между тем, падение государственной мощи Союза представляло собой настолько отвратительное зрелище, что людям хотелось закрыть глаза и не видеть этого. Основными факторами, приведшими к нему, были сокрушительное поражение при Амритсаре два года назад и прошлогодний государственный переворот. Менее чем за два года военная мощь Союза сократилась втрое, а кроме того, было заметно явное ослабление систем поддержки общества. Во всех областях жизни росло количество несчастных случаев, а доверие населения падало.
Помимо этого, стал проявляться и недостаток потребительских товаров. В связи с сокращением производства, ухудшением качества и ростом цен, экономика Союза катилась к полному краху.
— Если бы не то поражение при Амритсаре, — сказал Кессельринг, — государственная мощь Союза не упала бы так сильно. Оккупировав Изерлон, они должны были начать переговоры о мире. Если бы они поступили так, то смогли бы сыграть на противоречиях между старыми и новыми силами в Империи и добиться некоторых дипломатических уступок. Но вместо этого они начали военную кампанию, заранее обречённую на провал, результатом которой стал тот беспорядок, в котором они сейчас находятся. Глупость этих людей просто преступна.
Более того, их постоянное противостояние с Империей сделало невозможным сокращение военных расходов, а также размера вооружённых сил. Это и было корнем нынешних экономических трудностей Союза. Даже на фоне всех нынешних трудностей, более тридцати процентов ВНП приходилось тратить на армию.
Считалось, что в мирное время на содержание армии должно идти не более восемнадцати процентов ВНП. А в военное? В случае государства, находящегося в состоянии войны и стоящего на грани поражения, это число иногда могло превышать даже сто процентов, сжигая все прежние сбережения. Потребление превышало производство, и единственной судьбой для экономики была смерть от анемии.
— Мы, конечно же, хотим, чтобы Союз продолжал тот же курс, — вновь заговорил Кессельринг. — После того, как они обанкротят свою экономику, Феззан сможет полностью подчинить их. И как только мы вынудим Империю признать наши права и интересы над этим регионом, вся Галактика будет объединена под нашим фактическим правлением.
Не отвечая на страстную речь своего молодого помощника, Рубинский просмотрел материалы его доклада и наконец сказал:
— В любом случае, нужно найти пешек, много пешек. Тех из них, кто докажет свою полезность, можно оставить рядом с собой.
— Я так и собирался поступить. И делаю всё, что могу, так что вам не о чем беспокоиться. Кстати говоря, что теперь делать с генералом Шафтом?
— Что с ним делать? А какие у тебя самого мысли на этот счёт?
Когда вопрос вернулся к нему, молодой помощник ответил ясно:
— Я не думаю, что он может снова принести пользу, а его требования к нам лишь растут. Так что я думаю, нам пора избавиться от него, — Кессельринг на мгновение прервался, но, увидев выражение на лице правителя, приободрился и добавил: — На самом деле, я уже провёл предварительную работу, чтобы имперские чиновники из министерства юстиции могли «случайно» получить некоторые документы, и могу дать делу ход, если получу одобрение вашего превосходительства. Должен ли я сделать это?
— Отлично, займись этим прямо сейчас. Если не смывать отходы сразу, они могут засорить трубы.
— Я немедленно позабочусь об этом.
Ни тот, кто отдал этот приказ, ни его исполнитель, казалось, вообще не рассматривали Шафта как человека. Их холодность по отношению к тому, кто потерял для них ценность, была поистине замечательной.
— На этом дело закрыто, — сказал Рубинский. — Кстати, завтра ведь годовщина смерти твоей матери? Если хочешь, можешь взять выходной.
Слова правителя прозвучали внезапно, и его молодой помощник улыбнулся уголком рта. Не потому, что хотел это сделать, скорее, это был нервный тик.
— Хорошо! — ответил он. — Приятно знать, что ваше превосходительство проявляет интерес к моей личной жизни.
— Ну, конечно… Ведь ты же моя плоть и кровь.
Кессельринг вздрогнул и после короткой паузы спросил:
— …так вы знали?
— Ты, должно быть, считаешь, что я ужасно с ней обошёлся.
Правитель и его помощник — отец и сын — смотрели друг на друга. Выражения их лиц были слишком сухими, чтобы можно было сказать, что в них есть родительская или сыновняя привязанность.
— Это вас беспокоит?
— Да, всегда беспокоило…