Выбрать главу

Райнхард вообще был очень чувствителен к красоте или уродству действий людей, и поэтому без колебаний хвалил таких, как Штрайт, даже если они были его врагами.

В сентябре предыдущего года, когда Райнхард потерял того, кто был ему ближе брата, шок и горе почти сломили его. Хотя, как ни странно, Райнхард не испытывал ненависти к Ансбаху, человеку, убившему Зигфрида Кирхайса. Его собственное чувство вины было слишком глубоким, и, кроме того, он нашёл красоту в действиях Ансбаха, отдавшего собственную жизнь в попытке отомстить за своего господина.

С другой стороны, к своему погибшему врагу, герцогу Отто фон Брауншвейгу, Райнхард испытывал гнев пополам с презрением. Этот человек, чьи тщеславие и гордыня привели его к жалкой смерти, заслуживал презрения за то, что не умел правильно распоряжаться людьми вроде Ансбаха и Штрайта.

«Он был обречён на гибель. И так уж вышло, что я стал орудием рока», — считал Райнхард. И потому не испытывал ни малейших угрызений совести.

Итак, однажды к Райнхарду пришёл Артур фон Штрайт. Его попросил об этом один из родственников, которому он был обязан и не мог отказать в просьбе. Тем более что и он, и его семья оказались выброшены на улицу после полной конфискации имущества.

«Если ты склонишься перед Райнхардом, он точно оставит нам что-нибудь. Пусть не всё, но хотя бы часть наших активов», — сказали ему.

И Штрайт пообещал сделать то, чего больше никогда не собирался делать, преодолел смущение и поклонился своему бывшему врагу.

Выслушав его, Райнхард чуть улыбнулся и кивнул:

— Хорошо. Я не буду слишком жесток к нему.

— Я очень благодарен вам за это.

— Однако у меня есть одно условие, — улыбка Райнхарда исчезла. — Вы будете работать на меня в штабе командования.

Штрайт молчал.

— Я с уважением отношусь к вашим суждениям и планам. Я долго позволял вам оставаться без дела, но теперь наступил новый год. Вам не кажется, что пора уже отказаться от преданности своему старому господину, за которую вы так цепляетесь?

Штрайт, слушавший с опущенной головой, наконец поднял взгляд. Его глаза сияли решимостью.

— Я не знаю, что сказать в ответ на ваше щедрое предложение, ваше превосходительство. Разве что, взамен на доброту, проявленную к такому глупцу, как я, прошу принять мою полную и искреннюю преданность.

Артур фон Штрайт был произведён в контр-адмиралы и стал старшим адъютантом Райнхарда. А лейтенант Теодор фон Рюке стал младшим адъютантом, и это стало подтверждением тому, что никто не способен в одиночку заменить Кирхайса. В случае Рюке, звание и возраст не имели значения, он, по сути, стал помощником контр-адмирала Штрайта.

Ни для кого не было секретом, что Штрайт был прежде врагом Райнхарда, поэтому решение назначить его на такую должность удивило многих.

— Смелый поступок, вот так просто взять и сделать, — Миттермайер, почти столь же известный своей смелостью, как и его командир, был глубоко впечатлён.

Точка зрения, что «начальнику штаба Оберштайну это не понравится…» тоже была широко распространена, но в этом случае предположения оказались не верны, так как Оберштайн полностью согласился с выбором главнокомандующего. Ему были известны таланты Штрайта, а кроме того, он видел политическую выгоду в том, что Штрайт, бывший верным вассалом герцога Брауншвейга, подчинился Райнхарду. Тем не менее, если бы в будущем он приобрёл слишком много власти, Оберштайн, несомненно, постарался бы избавиться от него…

У Оберштайна не было семьи. В его официальной резиденции у него был лишь один дежурный слуга, а в личном доме — дворецкий и служанка, супружеская пара средних лет. Был, однако, один «член семьи», нуждающийся в заботе.

Это был пёс, старый на вид далматинец. Весной прошлого года, когда Липпштадтская война ещё не разгорелась, Оберштайн как-то раз возвращался в адмиралтейство после того, как уходил пообедать. Он уже поднялся по ступенькам и собирался войти в атриум, когда на лице стоящего у дверей охранника появилось странное выражение. Обернувшись, Оберштайн увидел, что за ним бежит старый пёс, тощий и грязный, и виляет своим тонким хвостом.

Начальник штаба, известный своей холодностью и жестокостью, неохотно произнёс: