«Как они собираются это закончить?» — думал Ян. Предположим, что цель происходящего состояла в том, чтобы узнать, опасен ли Ян для власти Союза. Если будет сделано заключение, что он не опасен, то его отпустят. В противном случае им нужно будет предпринять какие-то решительные меры — но, учитывая угрозу со стороны Империи, они не могут себе позволить потерять Яна. Тем не менее, они не могли продолжать и расследование вечно… Раздумывая над этими обстоятельствами, Ян нашёл их столь нелепыми, что даже немного развеселился.
Что бы они ни решили, рано или поздно им придётся его отпустить, так что Ян стал просто ждать этого, строя предположения, какое же оправдание они придумают, чтобы сохранить видимость законности.
Прошение об отставке лежало у него в кармане. При необходимости он мог в любой момент достать его и сунуть под нос председателю комитета обороны. Ян написал это прошение ночью после первого дня следственной комиссии, а на следующий день, когда он собирался бросить его на стол председателя, заседания не было, что деморализовало Яна, и он сунул прошение в карман. Не то чтобы потом у него не было возможности его выложить, но само знание, что оно есть и может быть вытащено в любой момент, успокоило его, а также пробудило его тёмную сторону: «Давайте подождём, пока ситуация станет более драматичной, и тогда уже покажем им это!»
Дни, когда собиралась комиссия, были для Яна не столь тягостны, как те, что приходилось проводить под домашним арестом в отведённом ему помещении. Там совсем нечего было делать — из окна ничего не было видно, доступа к головидению также не было, а когда он, заранее зная ответ, попросил принести ему пару книг, то получил насмешливый отказ. Решив в таком случае сам что-нибудь написать, Ян обнаружил, что у него есть ручка, но нет бумаги — он изорвал несколько листов, когда писал прошение об отставке, израсходовав тем самым всё, что у него было. Некоторое время адмирал пробовал лежать на кровати, представляя себе, как пытает каждого из членов следственной комиссии, но это ему быстро надоело.
Хотя трижды в день его хорошо кормили, но приносимая ему еда была столь же лишена индивидуальности, как и всё в этой комнате, и не было никакой надежды дождаться разнообразия. К примеру, завтрак был совершенно одинаков в течение всех этих дней — ржаной хлеб, масло, йогурт, кофе, овощной сок, бекон с яйцами, картофель и лёгкий овощной салат. Обильно, сытно и вполне вкусно, но если бы у него спросили, Ян назвал бы эти завтраки «лишёнными искренности и оригинальности». Самым непростительным, конечно, было их предположение, что после еды он должен пить кофе.
Будь здесь Юлиан, он бы заваривал ароматный красный чай из листьев Шиллонга, и, даже если бы подавал яйца к завтраку каждый день, чередовал бы омлеты и яичницу. А его технике приготовления рисового гратена и рисовой каши из остатков вчерашнего ужина, по мнению Яна, не было равных под небесами. Для культуры и общества было бы куда лучше, если бы юноша решил обучаться кулинарии официально и стал поваром вместо того, чтобы заниматься непристойной военной службой, не несущей ничего хорошего для человечества или цивилизации. Поступи он так, Ян бы даже потратил своё пенсионное пособие, чтобы открыть для него ресторан… Хотя, разумеется, для юношеского романтизма должность «повара» проигрывала «капитану боевого корабля».
Так проходили бессмысленные дни Яна на Хайнессене. Но будет справедливо сказать, что даже такие обстоятельства были куда предпочтительнее, чем тот тяжёлый труд, который взвалила на свои плечи Фредерика, борющаяся за своего адмирала без сна и отдыха.
Получив бездушный ответ от контр-адмирала Бэя, Фредерика и Машунго направились прямо к руководству флота. Дежурный офицер был бюрократического типа, и Фредерика потратила много времени на то, пытаясь чего-то от него добиться. Но наконец её заметил молодой капитан 3-го ранга Эдмонд Мессершмидт, который как раз собирался уйти домой. Он остановился и попытался помочь девушке. Её отец, Дуайт Гринхилл, был заместителем руководителя Военной академии, когда Мессершмидт учился там, и какое-то время, по-видимому, рассматривал его в качестве возможного жениха для дочери.