Кто-то однажды сказал, что существуют три типа воров: те, кто отнимает деньги силой, те, кто отнимает деньги хитростью, и те, кто использует законы.
«А что с двадцатипятимиллиардным населением Империи, освобождённым герцогом Лоэнграммом от ига аристократической системы правления? Сомнительно, что они ни с того, ни с сего простят Союз за то, что он объединился с самым худшим типом вора, который только можно представить. Ничего не поделаешь. Получается, придётся сражаться с «народной армией» Галактической Империи, как я когда-то и подозревал? И когда это произойдет, не будет ли правда на их стороне?»
— Итак, адмирал Меркатц, что вы собираетесь делать?
Мягкий голос отвлек Яна от размышлений и вернул в зал совещаний Изерлона. Он всматривался в лица своих подчинённых, пока его взгляд не остановился на говорившем, начальнике штаба Мурае. Несмотря на различия в званиях, другие штабные офицеры даже не пытались скрыть общего недоумения. Новоявленный министр обороны «законного имперского правительства» мог отнестись к новости подобно другим офицерам штаба, но прочитать это по его лицу было невозможно. Мурай разорвал его сдержанность и колебания, как лист бумаги.
— Граф Ремшайд как глава правительства в изгнании, конечно, не ожидает, что адмирал Меркатц откажется от назначения. Не вижу смысла обманывать его ожидания.
И хотя в словах адмирала Мурая не было ни грамма цинизма, ему недоставало определённой доли терпимости к уклончивости и желанию оставаться в тени, поэтому Меркатцу показалось, что ему отрезали все пути к отступлению. Вечно серьёзный Мурай пробил непроницаемую маску адмирала-изгнанника силой поверхностной критики. Меркатц обратил свой усталый взгляд к говорившему:
— Я абсолютно не согласен с точкой зрения графа Ремшайда. Моя верность императору ни в чём не уступает его, но, если вам интересно моё мнение, я предпочел бы, чтобы его величество жил беззаботной жизнью обычного человека.
Голос старого адмирала стал более глубоким.
— Создание правительства в изгнании не означает, что они смогут лишить герцога Лоэнграмма власти. Он относится к людям, как к союзникам, но только потому, что они его поддерживают. Одного понять не могу… — Меркатц медленно покачал головой. Казалось, что его усталость приобрела физическую форму и сжала его невидимой хваткой. — Почему те, кто должен защищать юного императора, толкают его в водоворот политических раздоров и войн. Если они собираются создать правительство в изгнании, пусть сделают это сами. Нет ни одной причины, по которой они должны вовлекать в это дело ребёнка, даже его величество, неспособного ещё судить о вещах здраво.
Ян непочтительно вертел в руках снятый с головы берет и молчал. Он скромно взглянул на Шёнкопфа, который высказал своё мнение:
— Если подумать, в нашем случае предложение не совпадает со спросом.
— Спрос и предложение?
— Да. Поскольку власть герцога Лоэнграмма основана на вере людей, власть императора ему больше не нужна. С другой стороны, подрывая легитимность его власти, граф Ремшайд заставляет его проявить инициативу и избавиться от правительства в изгнании.
— Положение адмирала Меркатца понятно. Но я бы хотел спросить, что ваше превосходительство планирует делать и как собирается действовать.
— Контр-адмирал Мурай, — сказал Ян, впервые открыв рот.
Было ощущение, что Меркатц оказался в кресле подсудимого. Ян высоко ценил дотошность и проницательность Мурая, но иногда это могло доставлять неудобства.
— Как было бы прекрасно тем, кто является частью большой организации, иметь возможность принимать решения по собственной воле. Столько всего хочется высказать этим правительственным снобам, вот только цензурных слов не хватит. Что меня действительно раздражает, так это то, что они втягивают нас в свои глупые игры.
Кассельн, Шёнкопф и Фредерика Гринхилл кивнули, соглашаясь с Яном и понимая, к чему он клонит. Меркатц вовсе не желал стать часть правительства в изгнании и не стремился приступить к исполнению своих обязательств в нём, но стал козлом отпущения постфактум по принуждению. Было бы несправедливо ставить ему ультиматум в такой момент. Мурай, вероятно понимая это, кивнул и ушёл.
Опасаясь, что всему этому не будет конца и края, Ян объявил перерыв. Шёнкопф повернулся к адмиралу с кривой улыбкой на лице:
— Если у вас столько всего накопилось, так почему не высказать им всё? Почему бы просто не прокричать: «У царя Мидаса ослиные уши!» и не покончить с этим?
— Солдат на действительной службе не имеет права выражать критические замечания по политическому поводу на открытом заседании, разве нет?