От жены – к любовнице. Тот случай, когда законный муж, изменяя жене, искренне любит любовницу, а она – соответственно – его, не стоит рассматривать, ибо это всегда заканчивается разводом и возникает новая семья, каковую мы уже рассмотрели. А у нас речь идет о любовнице. Равным образом это относится к жене, изменяющей мужу, и тогда речь идет о любовнике. Тут разницы нет. Разница в том, что любовница (любовник) обходятся дороже, нежели жена (муж). И тут прохиндейские штучки не проходят: любовница всегда «знает себе цену», и цена тем выше, чем больше разница в возрасте либо в физических данных. И о любви тут говорят только в качестве рекламы как в обычной торговле.
В проституции все еще более откровенно рыночно, только не проститутка «сама себе знает цену», а рынок определяет ее, примерно как на базаре: весь день можно простоять на солнцепеке со слишком дорогой вещью.
Вот именно такие виды торговли знал весь мир до появления торгового племени. Я называю ее бесприбыльной торговлей или равноценным обменом. Хотя кое–какая выгода все же есть, но на самом минимальном уровне прибыли, примерно как подарить греческую шубу жене вместо нормальной шубы. Или немного поторговаться с проституткой. И совсем близкий к подаркам и отдаркам пример: он тебе подарил бракованный кинжал, которым даже хлеба не отрежешь, затупится, а ты ему – сломанный патефон.
Тут мне необходимо переехать в деревню, чтобы вы поняли: что – почем? В городе это проявляется не так отчетливо. В деревне всегда знают практически твердую цену всему, за исключением городской экзотики: керосин, огурцы, кирзовые сапоги и так далее, все то, что часто покупается как спички. Вспахать огород – бутылка водки, три мешка картошки – сажень дров, бутылка водки – пять ведер молока, полбарана или три петуха. И так далее до бесконечности, включая корзины, горшки и рыбачьи удочки из талины и конского волоса. Поэтому в глухих деревнях денег вообще не надо: все можно обменять на все, притом самым честным образом. И само собой разумеется, всеобщим эквивалентом становится бутылка водки, на бутылки все очень хорошо считается, ибо и сама бутылка легко делится на троих.
А теперь попробуйте запросить за вспашку огорода не одну бутылку, а – две. Вас же засмеют, но могут и побить, ибо цены всем известны и неприкосновенны. Тут даже инфляция идет гораздо медленнее, чем в государстве и узнают ее только по водке, так как все остальное покупается не килограммами, а – мешками, примерно два раза в год.
Главный вывод из всего этого – торговая прибыль в узком кругу в принципе невозможна. Разве что на понюх табаку. И именно так живут все «примитивные» народы. Дарят друг другу всякую всячину и отдаривают. Постепенно вырабатывается «всеобщий эквивалент» наподобие водки в деревне, но только этот эквивалент всегда и повсюду – нужная вещь, опять же как водка, по современному – вещь повседневного спроса. И ни в коем случае не золото, ибо удачный камень для топора, хорошо обработанная кость – дороже. Не говоря уже о грибном, ягодном, рыбном месте, скрываемом от всех и равноценно обмениваемом на кедровое, глухариное и так далее места. Но я, кажется, уже перешел к междеревенским торговым делам, межплеменным.
При любой степени тесноты народа, например, кавказского по сравнению с сибирским, цены от деревни к деревне, от племени к племени на все и вся изменяются очень незначительно, постепенно. И никто этого даже не замечает, ибо никому не приходит в голову пройти подряд три деревни – незачем. Да и опасно, шею могут накостылять. Ведь везде одинаковое мнение, что незачем, а если незачем, но пришел, значит на уме – нехорошее. Поэтому тому, кто решил торговать, получая большую прибыль, надо сильно превозмочь себя, выйти за рамки обычая. А зачем выходить, спрашивается? Ведь никто не знает, что через три–десять деревень цены дарения и отдаривания другие – на порядки. Например, на берегу моря вам могут за курицу не пожалеть пол–лодки рыбы. Но как опять об этом узнать?
Надо просто так оголодать, чтоб превозмочь первородный стыд, который есть даже у собак и кошек, и пойти побираться. Или воровать как цыгане, ибо ворожба – это только прикрытие. Отчего я уже не раз написал, что цыгане кровная родня евреев, простите, торгового племени. Но я забежал вперед.
Вконец изголодавшийся человек – жалок, поэтому к нему не возникает синдрома неприятия чужака, о котором я говорил немного выше. К нему, наоборот, возникает жалость и желание помочь. Это видно даже по льву, сыто развалившемуся на травке, и не препятствующему не только детям своим, но даже и шакалам поедать остатки его трапезы. Поэтому такой человек беспрепятственно может пройти даже не три деревни, а – тридцать. И не заметить возрастающего благополучия деревень на своем пути – не может, ибо он жив именно благодаря возрастающему благополучию. Вот тут–то он и разницу в ценах на все и вся приметит. Но надо еще принцип возрастающего благополучия объяснить. Иначе, получится, что прибыльную торговлю изобрести может каждое племя. Примерно как лук со стрелами, колесо и глиняный горшок.
Возьмем хоть тайгу, хоть прерию, хоть летом – болотный, зимой – снежный край, называемый тундрой. И даже Кавказские или иные горы. Каждый такой край, во–первых, обширен, это минимум многие сотни километров. Во–вторых, природные катаклизмы развиваются в таких краях разом на всю их площадь. Засуха, саранча, непрекращающиеся дожди. Как голодало все Поволжье в неурожайные годы, вы и без меня знаете, а вот почему иногда голодают в благодатной сибирской тайге шорцы – не знаете.
Иногда случается недород кедровых шишек в Кузбассе, тогда как в Красноярской тайге – ветки от них гнутся. И все белки, бурундуки, исключая больных, еще когда кедр только отцветает, переселяются именно туда, примерно тысячи на полторы километров. Удивленные соболи следуют за ними. За соболями – рыси и так далее. Все, Кемеровско–Алтайская тайга опустела. В такие времена даже рыба в речках куда–то пропадает. И шорцы остаются наедине с собой и перестают размножаться, питаясь чем бог пошлет. Заметьте, на территории в полторы тысячи верст ни у кого ничего не выпросишь Христа ради. Весь ареал переживает зиму как будто это одна большая тюрьма под эгидой ГУЛага. Вот поэтому–то нам и надо поискать такое место, где контраст – на расстоянии не полутора тысяч километров, а совсем рядом, лишь под горку надо спуститься.