Во–первых, чудь «белоглазая» по–современному – светлоглазая: сероглазые и голубоглазые люди, каковыми являются древние кельты, жившие на заре человечества сплошной полосой на Севере Европы от Ла–Манша до Уральских гор. Ныне, конечно, эта «белоглазость» здорово утрачена из–за многочисленных меридиональных браков, продолжавшихся веками, но в тех временах, о которых я начинаю вести речь, этот признак был абсолютным. Зауралье я не принимаю в расчет, так как не знаю, встречались ли там в древние времена светлоглазые люди, ныне таковых там нет.
Во–вторых, меня интересует только чудь белоглазая восточноевропейская, ныне называемая русскими. Поэтому сообщу о ней кое–какие подробности. Во времена оны, так как я ненавижу насквозь прогнившую хронологию, чудь жила сразу же, как только Причерноморские степи переходили в сплошные восточноевропейские, непроходимые леса, и вплоть до Беломорья. Естественно, у этих племен было несколько десятков и даже сотен малоразвитых по словарному составу языков, хотя и «родственных», но отдельных, примерно как сегодня в Дагестане на маленьком клочке земли (более сорока).
На полосе лесостепи на указанной черте разделения «чистых» степей и дремучей тайги проживали, вернее кочевали угорские племена. Эта полоса начиналась от северного Зауралья, спускалась по Уралу к югу на указанную границу и продолжалась аж в нынешнюю Венгрию, где тоже – лесостепь, с преобладанием не леса, а степей. Они не были белоглазыми, но это не главное отличие. Главное отличие в том, что этим племенам невозможно было прожить на одном месте достаточно долго. Природа лесостепи бедна на пропитание более или менее многочисленного народа. Здесь почти нет крупного зверя, на которого можно охотиться достаточно долго без ущерба для его природной численности. Здесь почти нет рек с неиссякаемыми запасами рыбы, особенно проходной. О животноводстве и землепашестве эти народы не имели еще представления, только много лет спустя евреи научат их этой штуке (загляните в другие мои работы). То есть, они жили примерно так же как живут нынешние, северные оленеводы, ближайшая их родня. Двинуться их на границу Причерноморья вполне могло заставить одно из многочисленных оледенений. Поэтому они были малочисленны, подвижны и рассеянны. Я это к тому говорю, что разорвать эту сплошную цепочку от Северного Зауралья до Венгрии было очень легко. И остатки их мы ныне обнаруживаем всего лишь по родственности языка венгров (угров) и народов Ханты–Мансийского автономного округа нынешней России.
Я бы, скорее всего, вообще не стал бы упоминать угров, но вся история России зиждется на древних именно угро–финских (чудских) племенах, поэтому я и уделил им несколько строк. И я этим хочу сказать, что ко времени совершенно чудесного в прямом смысле этого слова «возникновения» русского народа угорских племен на нынешней центральной, восточноевропейской равнине уже не было как таковых. Часть откочевала в более спокойные места, часть ассимилировалась, часть была продана в рабство (см. ниже). Примерно как на нынешней «военной» банке консервов написано «каша гречневая с говядиной», но мяса в этой каше уже давно нет, разве что – немного говяжьего жира и тонко размельченной болони (так в старину назывались мясные пленки, которые кулинарные книги рекомендовали «тщательно срезать и удалить»).
Таким образом, к моменту возникновения европейской России на ее «просторах» в наличии имелись только «финские» племена, они же белоглазая чудь со всеми своими многими десятками и сотнями языков, совершенно примитивных в смысле количества используемых слов. Образ их жизни был совершенно оседлый. Племя занимало округу в несколько десятков километров, иногда даже менее, но там было все необходимо для жизни: зверь, рыба, птица, пчелы, грибы и прочая съедобная растительность. Так что никуда далеко ходить было не нужно. Притом все это не иссякало никогда, разве что при каких–либо крупных катаклизмах в виде лесных пожаров. Тайга была бескрайняя, так что всем племенам хватало места, главное при этом, что племена почти не пересекались своими угодьями.
Я, конечно, не был при этом свидетелем, но у меня есть неопровержимые свидетельства из тех времен: все без исключения историки отмечают, основываясь на более древних данных, что чудь белоглазая «не знала оружия». Вот именно с этих данных я и начну исследовать одну из главных черт русской загадочной души, произошедшей из души чудской. Для более детального и разностороннего ознакомления с чудью вы можете почитать другие мои работы. Здесь же я буду вспоминать только те данные, которые пригодятся мне для интерпретации русской загадочной души в смысле, что над ней ее правители могут делать все, что им угодно, без всяких для себя плохих последствий.
Сперва остановлюсь на довольстве жизнью, чтобы вы поняли, что это такое? Возьмем бройлерного цыпленка, стоящего от рождения до смерти от электрошока на одном и том же месте, ни разу не видев не только так называемый «белый свет», но даже и своего соседа через три клетки. Этот цыпленок всегда сыт и напоен, так как иначе его и держать не стоит, и он не знает, что в природе есть другая еда кроме той, что ему дают. Он не знает солнышка, но знает про электрическую лампочку. Ему спать не мягко и не жестко, потому что он не знает про пуховую перину. Зеленая травка ему тоже не нужна, потому что он не знает, что это такое. И так далее про прочие жизненные блага. Спросим у этого цыпленка: хорошо ли ему живется? Я не сомневаюсь, что он ответит: хорошо!
Возьмем крестьянского цыпленка, день–деньской гуляющего по деревне и даже по ее окрестностям. Причем то и дело заглядывающего на соседние дворы, где цыплятам, огороженным сеткой, вываливают кучей самые вкусные вещи, которые ему попадаются на дороге после долгих поисков, и по зернышку вместо кучи: хорошо ли тебе живется? Разумеется, он ответит: очень плохо! То есть, он знает, с чем сравнить.
Чем шире мир, не в смысле его физической широты, а в смысле сравнения своей жизни с соседской, тем больше на глаза попадается отличий и преимуществ, которых данный наблюдатель как бы лишен. Возникает зависть – родная сестра злости. И зависть, и злость требуют сатисфакции. Для сатисфакции, сами знаете, придуманы шпага и пистолет, но все начинали с дубинки. Сатисфакция начинается с индивидуального недовольства, а заканчивается недовольством групповым, в основном из–за науськивания собратьев их вождем. Он и в племени своем получал больше всех из самых лучших общественных продуктов, а уж из отнятых – тем более, ведь это именно он объединил их на грабеж.