«Прививки» как и наркозвисимость или алкоголизм больно останавливать
Евреи, ставшие мусульманскими шахами, русскими князьями, японскими самураями и так далее вплоть до индийских радж, индейских царей и китайских императоров, слишком поздно поняли, что людоедская система правления народом, которую они повсеместно ввели на основе Первозакония, – нежизнеспособная система. Эта система, на первоначальном этапе, дав свои плоды в виде расцвета научно–технического прогресса и искусств, относительно быстро приводит к застою и даже к регрессу. Особенно это заметно в краях, которые насильственно или случайно закрылись от всего остального мира (Япония, Китай, Южная Америка).
О том, что это именно так говорят несколько факторов. И самый безобидный из них: арабский миллиардер, сын которого погиб в объятиях британской принцессы, тщетно просит этого гражданства. О ползучем переселении евреев из стран третьего мира в благополучные страны я уже сказал выше. Высосав все жизненные силы, наподобие паразитирующей на живой среде флоры и фауны, часть бывшего торгового племени покидает эти бывшие «десерты», ставшие настоящими пустынями.
Впрочем, большая часть бывших «самураев» пытается найти выход из создавшегося положения на месте, притом пытается это сделать без потерь прелести своей людоедской власти. Так сказать, предельно ясно для русского народа, и рыбку съесть, и на х.. не сесть. И я недаром сравниваю прививки с наркотиками. Как только прививки заканчиваются, система возвращается на круги своя, и народ — «бактерии» требуют право не только на жизнь, но и на жизнь приемлемую. И это «ущемляет» права элиты жить не только «без бактерий», но и отдавать «бактериево» – «бактериям». Поэтому чувство меры понятие не столько нравственное, сколько юридическое. Ведь «охраняем» же мы уссурийских тигров и даже приглашаем к лесным хищникам иностранных дантистов. Правда, забывая при этом, что холерный вибрион имеет такое же неотъемлемое право на жизнь, полученное по праву самого его существования, не только как тигр, но и как мы с вами. И если холерному вибриону в этом отказать, то обрушится не только вся человеческая нравственность, но и закон. Именно поэтому я никогда не соглашусь что алкоголизм и наркомания – болезни. Просто охота выше воли, а значит и носитель их – животное, а не человек. Или лежать на фронте с оторванной ногой не так больно, как отказаться от водки и героина, потерпев боль столько же время, сколько лежит раненый в окопе с оторванной ногой? В связи с этим, мне очень интересно, считала бы элита (которая и устанавливает законы и всякие «правила») алкоголизм и наркоманию болезнями, если бы она сама им не была подвержена? Ведь не стесняется же она говорить народу прямо в глаза, что он достоин своей элиты, иначе бы уничтожил ее.
Из всего этого я делаю вывод, что закон превыше всего, раз уж так вышло на Земле – противоборство. Чтобы это противоборство шло хотя бы по правилам, если его в принципе избежать невозможно. Именно с этой точки зрения я хочу рассмотреть потуги элиты людоедских форм правления реформировать взаимоотношения. Как Коран, так и Библия то и дело, и даже в приведенных мной цитатах, со скрытым одобрением пишет об уничтожении неугодных Богу народов, противореча закону и самой же ею провозглашенным моральным догмам. Словно это болезнетворные микробы, которых тоже по закону уничтожать нельзя. Это послужило оправданием созданию империй. Это, так сказать, основа всех дальнейших «реформ», вернее, «прививок» по моей терминологии.
Петру I был очень стыдно перед Западом за свою большую и никчемную страну, поэтому он в качестве «прививки» перенял с Запада лишь внешний образ, даже не попытавшись внедрить нормальный суд по западному образцу. И вся эта внешняя оболочка демократии тут же начала служить элите в виде бюрократии.
После Петра наши правители более ста лет стеснялись нашего рабства, такого удобного для элиты. Наконец, под силой уже нестерпимого стыда рабство отменили. И даже провели радиальную реформу судебной системы, подкрепляющую конец рабства, «прививающую» рабу возможность судиться с господином. И тут же, сразу обнаружили, что элите «так жить нельзя». Именно поэтому в течение 30–40 лет от этой судебной реформы не осталось и следа. Я имею в виду, для народа, для дворян суд «привился» европейский.
Здесь я должен дать некоторые пояснения. Считается, что наибольший бум развития наук, искусств и технического прогресса в России случился именно тогда, когда судебная реформа застопорилась и откатилась назад. Это 1900–1913 годы. По валовому продукту это действительно так. Но, надо иметь в виду инерцию, о которой статистики не имеют понятия. Нужно было стронуть с места и изменить курс махины с немыслимой массой. Получив в 1860 годах ускорение, страна разогналась только к 1913 году. Она бы разгонялась и далее, но случилась война, а затем и революционный переворот. Поэтому я считаю, что российский скачек инициировала не столько отмена рабства, сколько возможность рабов судиться с рабовладельцами. И даже фактическая отмена этого прогрессивного судебного права к 1900 году не остановила прогресс. Ибо, разбогатевший на равноправии наиболее смышленый плебс, тут же стал подпадать под остатки западной судебной системы «для дворян». Косный же плебс в 1860–х вообще ничего не понял о своем равноправии, и только к 1913–17 годам в силу все того же времени на преодоление инерции, и видя своими глазами разбогатевших собратьев, понял, как говорили в Библии, что «это хорошо». Вот именно поэтому «так запоздало» и грянула революция. Она грянула не за землю, не за прочую собственность, «чтобы все поделить», а за судебное равноправие. И, по–моему, я первый об этом пишу. Вернее, ставлю это во главу угла.
Из дальнейшего анализа будет видно, что и Ленин это понимал. Ни в одной из своих работ юрист Ленин никогда не поднимал вопроса о западном понимании закона и судебного производства для России. Или он и правда думал, что «отобрав все и поделив», он коммунизм построит? Но это же смешно, тем более что в эти самые годы прогрессивные юристы России творили чудеса судебного равноправия. Почитайте их защитительные речи в предреволюционные годы. И если Ленин этого не заметил, значит, он не хотел этого замечать. Ведь ничто ему не мешало вместо «отобрать и поделить» выдвинуть неукоснительное соблюдение судебного равноправия.