Наука способна дать точную и однозначную истину об объекте, но всегда лишь неполную по отношению к его реальному содержанию. И это необходимая плата за использование научного метода познания и сознательное ограничение науки конечным набором абстракций и средств построения точной, контролируемой разумом и эмпирически проверяемой модели объекта (С. Лебедев, «Проблема истины в науке», «Человек», 4, 2014). Исходя из всего вышесказанного, можно заключить, что любая научная модель (теория) является объектом познания, замкнутом на самом себе, и описанные в рамках этой модели (теории) закономерности справедливы только внутри самой этой модели (теории). Это свойство роднит любую полную (стройную) научную теорию с произведением искусства. Определение произведения искусства по Гартману: художественное произведение, имеющее свою сущность в себе самом, понятие имеющее вне себя. «Художественное произведение есть целое и именно так крепко замкнутое в самом себе, что оно для полного обнаружения своего содержания созерцающему не нуждается ни в какой внешней для него связи. Более того, оно не только не зависит от связей, которые не содержит в себе, но наоборот, со своей стороны, выделено из реальной связи жизни, знания и понимания, отделено от неё и полностью основано на себе самом. И поэтому оно имеет силу отделять также созерцающего и переводить его в совсем другой мир являющегося» (Форма-содержание в искусстве как основа художественности, В. В. Бычков, Вопросы философии, 5, 2016, 68-79)
Илья Романович Пригожин, выдающийся учёный в области физической химии, создатель теории диссипативных структур, нобелевский лауреат 1977 года, в юности мечтал стать пианистом. Он был известен как тонкий ценитель и знаток прекрасного, превосходно разбирался в литературе, в музыке, в живописи, в архитектуре, коллекционировал мини-скульптуры доколумбовой Америки и Древнего Китая. Как никто другой, Пригожин чувствовал роль разума и страсти в деятельности ученого. Наука привлекала Пригожина красотой идей, не уступающей, а иногда и превосходящей красоту музыкальных образов. Ведь законы природы в своей совокупности – есть самое совершенное и прекрасное произведение искусства, какое только можно себе вообразить! В своей статье «Наука, разум и страсть» И.Р. Пригожин напрямую ставит вопрос «существует ли творчество в науке?» и пытается ответить на него, используя свой опыт как ученого-исследователя и опыт многих своих великих коллег (Эйнштейна, Гейзенберга, Бора):
«Тем не менее идея об «ограниченной» возможности творчества в науке живуча. Томас Кун в своей знаменитой книге о структуре научных революций выделяет два различных состояния в деятельности научных сообществ: нормальные периоды и аномальные периоды, которые он связывает с изменениями парадигмы. Новые парадигмы рождаются, лишь когда возникают противоречия и вынуждают ученых пересматривать свои гипотезы. И лишь на этом этапе ученые дают волю своим эмоциям. Имеются примеры, подтверждающие тезис Куна; один из них - открытие в начале XX века постоянной Планка. Но я склонен думать, что в целом смещения парадигмы в смысле Куна отнюдь не ограничивают научное творчество. Никаких противоречий не возникло в физике, ни когда Больцман ввел в структуру физики стрелу времени, ни когда Мах попытался переосмыслить пределы применимости классической механики, усомнившись в принципе инерции. А теория относительности Эйнштейна (к которой мы еще вернемся). Разве это не попытка реализовать грандиозную мечту, восходящую к платоновским и декартовским традициям (мечту о том, чтобы сформулировать всю физику на языке геометрии)? <…> Наука - это диалог между человеком и природой, - диалог, а не монолог, как показали концептуальные трансформации, происшедшие за несколько последних десятилетий. Наука стала частью поисков трансцендентального, общих многим видам культурной деятельности: искусству, музыке, литературе. Связь с трансцендентальным привлекала человека с эпохи палеолита. И проблемы, которые возникали, были поставлены не зря: они привели к тому, что мы считаем наиболее поразительными проявлениями творческого начала в человеке во всех областях его деятельности. Разумеется, каждая область имеет свой, только ей присущий аспект, подобно тому, как в каждом историческом периоде имеется свой взгляд на мир. Иногда мы живем главным образом наследием прошлого и изучаем накопленные нашими предшественниками богатства. Именно в такие периоды наука обретает свое "обоснование". В другие периоды мы занимаемся поиском новых перспектив и пытаемся предугадать направление, в котором нам надлежит двигаться дальше. В такие периоды страсть и разум образуют нерасторжимую смесь». ( "Знание-сила" № 9, 1997 г.)