Ещё о Маджнуне
«Если вдруг все на земле, — сказал Маджнун, —
примутся непрерывно мне славословить,
то не нужна мне никакая их похвала.
Пусть Лейла меня выбранит, это станет мне похвалой, вот и всё!
Одно её ругательство лучше сотни похвал,
имя её превосходит обладание всеми мирами».
Я сказал тебе о своей вере, о дорогой,
если это меня и унизило.
Говорят, когда молния Величия бьёт, открываясь,
то истребляет все души.
Так что проку душе гореть сотней рыданий,
какова от возвеличивания или принижения польза?
Но толпы сгоревшие крикнули:
«Вот наши души и восходящий огонь!..»
Как мотылёк может сбежать из огня,
если он находится в нём?
Хотя воссоединение с Другом нам не удастся,
но загореться-то можно, и вот тебе дело.
Раз нет возможности достичь желаемого,
не остается ничего кроме совершенного уничтожения.
Птицы и мотылёк
Все птицы мира
взялись обсуждать историю мотыльков.
«Эх ты, слабак! — воскликнули птицы. —
Когда прекратишь тратить драгоценную жизнь?
Раз воссоединение со свечкой тебе не удается,
не трать жизнь так глупо, что проку желать невозможного! »
Услышав такое, мотылёк опьянел.
Он ответил этим наивным:
«Этому Возлюбленному довольно, что
если я и не достигну Его, то в Нём исчезну».
Когда все Его любви стали достойны,
то пришли, с ног до головы охвачены болью.
Хотя ни малейшей нужды Он ни в чём не испытывает,
с любовью относился Он к ним.
Слуга милости подошёл и открыл дверь,
каждый миг поднимал он сотни засовов.
И открылся распахнутый мир,
в свете, что превыше всякого света[357], дело в порядок пришло.
Посадил он всех на подушки сближения,
на трон величия и уважения.
И, положив перед ними бумагу,
велел: «Читайте всё до конца!»
Об истории тех людей, например,
можно узнать у этого взволнованного:
Продажа Йусуфа и история тридцати птиц
Когда десять братьев продавали Йусуфа,
для которого жгли и звезды сипанд,
Малик Зоараш при покупке
взял с них расписку, подтверждающую низкую цену.
Расписку он взял с них на месте торгов,
всем десяти братьям сказав: «Вы — свидетели».
Когда Азиз из Египта выкупил Йусуфа,
оказалась с ним та расписка, предательства полная...
Настал час, когда стал Йусуф правителем,
а его братья в Египет пришли,
ища выход, дабы остаться в живых,
ради куска хлеба отдавая и репутацию.
«О люди! — обратился к ним Йусуф. —
У меня бумага, написанная на иврите».
Все они были избранными и потому с ивритом знакомыми,
сказали: «О правитель, принеси нам бумагу».
Глуп тот, кто в таком положении
не припомнит свою историю лишь из-за гордости.
Йусуф вручил им бумагу с их почерком,
и те задрожали от страха,
Ни одной строки они не прочли,
и сказать им было нечего.
Все от горя принялись сожалеть,
как, продав Иусуфа, угодили в беду.
Сразу начал их язык заплетаться,
замерли они под тяжестью сделанного.
«Вы будто потеряли сознание! — сказал им Иусуф. —
Отчего вдруг замолкли, едва начав чтение?»
«Нам лучше замолкнуть, — они ответили, —
чем эти строки читать и отрубать себе голову».
Когда взглянули те тридцать измученных птиц
на строки той солидной бумаги,
на коей всё, совершенное ими,
полностью было записано,
то с трудом начали понимать
эти пленные, когда хорошенько всмотрелись,
что ушли, когда-то сделав свой выбор,
и бросили своего Иусуфа в яму.
Унизили Иусуфа, сожгли его жизнь
и вдобавок продали его.
О ты, бездарь без знака богатства, ты не знаешь, что
с каждым дыханием Иусуфа одного продаешь.
Поскольку твой Иусуф будет царём
и главой к порогу допущенных,
а ты под конец станешь нищим, голодным,
и, когда пойдёшь к нему, останешься наг,
и если твоя судьба будет им решена,
зачем же продавать его за бесценок?
Души тех птиц от стыда и смущения
ожили в вечности, а их тела рассыпались порошком.
Когда они стали очищены от всего общего,
приобрели жизнь благодаря свету Хазрата.
Вновь они стали рабами, но в плене ином,
вновь изумились они, но уже по-иному.
Их прежние деяния и недеяния —
из их сердец всё было начисто стёрто.
Восходило пред ними Солнце сближения,
своими лучами их души рассеивая.
И за образом лика Симурга Вселенной
рассмотрели птицы Его лик в тот же миг.
И, едва рассмотрев, сразу те тридцать птиц
осознали, что все тридцать — Симург, на которого и смотрят они.
От изумления все растерялись,
преобразились, о том и не зная, и стали иными.
Смотрел на себя настоящий Симург,
сам себя непрерывно созерцающий в этой тридцатке.
Когда в сторону Симурга взор они обращали,
тот Симург был этими тридцатью здесь.
Когда взгляд переводили они на себя,
эти тридцать здесь были Симургом, но уже — там.
А если одновременно всматривались и в себя, и в Симурга,
все становились единым Симургом, без увеличения и без уменьшения.
Этот был тем, а тот — этим,
никто во всем мире не слышал такого.
Утонули все птицы в великом удивлении,
без единой мысли находясь в размышлении.
В случившемся ничего не поняв,
к Хазрату безмолвно воззвали они.
Просили Его открыть величайшую тайну,
чтобы в моём и твоём «я» разобраться.
Господин откликнулся без единого звука:
«Этот Симург, солнцу подобный, есть зеркало.
Пришедший к нему и заглянувший в него
и душу, и тело, и их сочетания — всё в нём увидит.
Поскольку здесь вас тридцать пришедших,
тридцать птиц вы и видите в зеркале.
А если здесь вас окажется сорок или полсотни,
то и с этой истины вы подобным образом вновь снимете
занавес.
Хотя много выстрадать вам пришлось,
но видите вы себя, и видели только себя.
Разве кому-то дано видеть Нас?
Разве глаз муравья видит звезды?
Встречался ли вам муравей, наковальню несущий?
Нли комар, поднявший своим жалом слона?
Всё выученное после испытанного вами состояния не имеет значения,
равно как и сказанное, и услышанное,
как все стоянки, что у вас позади,
и всё мужество, каждым проявленное.
Лишь в Наших действиях вы пребывали,
а на стоянке Нашей сути и качеств словно все спали.
И пусть вы остались тридцатью удивлёнными птицами,
уже без сердца, без выдержки и без души,
но Мы неизмеримо выше Симурга как некоего качества,
ибо Мы суть Симург с подлинными качествами.
Исчезайте в Нас с сотней оттенков нежности и почтительности,
дабы, побывав у Нас в глубине, иными себя обрести».
И наконец птицы исчезли в Нём навсегда,
тень потерялась в солнце, и всё.
И об этом беседа шла, пока они шли,
и едва добрались, не осталось у них ни корней, ни голов.
И оборвать здесь речь неизбежно:
не осталось ни идущего, ни предводителя, путь окончен.