Тем вечером первым посетителем бара «Салун» стал мистер Уолл. Веселый небольшой мужичок, местный завсегдатай. У него красноватое лицо, светлые волосы, вечно горящие голубые глаза и забавные усики. Он всегда носит шляпу-котелок. Он имеет какое-то отношение к моторной мастерской на Грейт-Портленд-стрит, а еще никогда не слушает других. Этим-то он всех и подкупает. С ним в любой компании всегда весело. Но дело не в том, что у него смешные шутки. Наоборот, они ужасны, просто ужасны. Этим и подкупают. Когда его видишь, все равно не можешь поверить, что человек может так отвратительно себя вести, зато веселишься, когда рассказывают, как он в очередной раз превзошел самого себя. Но, несмотря на здравый смысл, он все равно нравился. Людям нравилось слушать, как он опять берется за старое.
Его шутки, как и все плохие шутки, сводились чаще всего к игре со словами. Например, если на фразу «Четыре всадника апокалипсиса» он отвечал: «Четыре рассадника апокалипсиса», то с неизменным удовольствием – для него это была смелая, но тонкая ирония. Но не всегда он был так неубедителен. Этот человек был чрезвычайно восприимчив к словам, особенно если в них было больше четырех слогов, и такие уж не ускользали от его внимания. То есть если вы в разговоре с кем-то упомянете невинное «направление», он тут же возопит: «Лень – это плохо!» или что-нибудь в этом духе и будет повторять свою шутку до тех пор, пока вы окончательно не постигнете ее смысл. Ежели вы рассказывали о человеке, который что-то зубрит, он отвечал: «Зуб брит? Хорошо, хоть не язык». Если вы упоминали о встрече с литературоведом, он немедля отзывался: «Хорошо, хоть не с литературоедом». А если вы ради красного словца вворачивали в разговор «абстиненцию», он сначала недовольно переспрашивал: «Обо что?», а потом добавлял: «Надеюсь, это хоть не больно». У него был свой собственный язык, в котором кабачок ассоциировался с сачком, огурец с самцом, помидор с забором (мир овощей был для него неисчерпаемым источником вдохновения), зал с салом, фиаско с ряской. С головой он совсем не дружил.
– А вот и Боб, – засмеялся он, едва войдя. – Как поживаешь? ТП, дорогуша.
Дорогуша – это бармен Эмми, а ТП – это темное пиво. Эмма с явным недовольством налила ему пиво и взяла деньги.
– Как поживаете, мистер Уолл? – поинтересовалась она. – Давненько не заходили.
– Да ничего поживаю. Тебе чего, Боб?
– Спасибо, мистер Уолл, но я сегодня не пью.
– Завязал, что ль?
– Это временное явление, – ответил Боб.
– Давно пора, – встряла Эмма.
В это мгновение дверь заскрипела, и в бар зашел мистер Саундер.
– Ух ты! – удивился мистер Уолл. – Старина мистер Саундер!
Однако в глазах обоих джентльменов светилась неприязнь, что несколько смазывало впечатление от дружеского приветствия. Естественно, эти двое на дух друг друга не переносили. Один был неисправимо высокомерен, второй отличался непробиваемой дерзостью, и по вечерам погоду в баре «Полночный колокол» делали они.
– Ну как, мистер Саундер? Опять писали письма в эти ваши газеты? – спросил мистер Уолл.
– Газеты, увы, не мои, мистер Уолл. Элла, будьте добры... пива, наверное.
– Я б не отказалась от собственной газеты, – осторожно заметила Элла, стараясь никого не задеть, и протянула ему пиво.
– Нет... – продолжил мистер Саундер. – Если уж мы ищем абсолютной истины, то стоит сказать, что я целый час испытывал Муки Творчества и Композиции.
– Ну вы уж поосторожнее там с позициями-то, – посоветовал ему мистер Уолл.
Не желая того, Боб с Эллой чуть не прыснули со смеха, но сдержались. Они на самом деле не хотели смеяться, им самим было от этого неприятно, и по их виноватым лицам было все видно. Но мистер Саундер пропустил замечание мистера Уолла мимо ушей.
– Я разродился сонетом, – объяснил он.
– Чем-чем? Кларнетом? Вот молодец.
– А о чем сонет? – уточнил Боб.
(– Не одолжите мне ваш замечательный кларнет? – спросил мистер Уолл.)
– Я написал о вечерней молитве в Вестминстерском аббатстве, – учтиво объяснил мистер Саундер, после чего перевел свой исполненный достоинства взгляд на кружку пива.
Ноябрь
2004
КУПЛЕННЫЕ КНИГИ:
• Филип Рот «Обман»
• Майкл Чабон «Вундеркинды»
• Чехов, Избранные рассказы
• Антон Чехов «Палата № б» и другие рассказы. 1892-1895
• Лев Толстой «Смерть Ивана Ильича» и другие рассказы
ПРОЧИТАННЫЕ КНИГИ:
• Эд Смит «На поле и за его пределами»
• «Чехов: Жизнь в письмах»
• Джанет Малькольм «Читая Чехова: Путешествие критика»
• Родди Дойл «Сыграй еще разок»
Я давно хотел прочитать книгу о крикете. Просто чтобы вас позлить. Я даже подумывал о целом месяце книг о крикете, но тогда вы бы просто-напросто не стали читать эту колонку, а это было бы слишком просто. А так вам придется помучиться с крикетом, прежде чем вы доберетесь до Чехова и Родди Дойла. Я предполагаю, мало кто из вас видел крикетный матч, а если видели, то, наверное, удивлены и сбиты с толку: в конце концов, в истинном виде (а есть и современные варианты крикета, где гонятся за дешевой зрелищностью) эта игра длится пять дней и очень часто заканчивается вничью. А пяти дней далеко не всегда достаточно для полноценного матча, особенно если учесть, что в дождь играть нельзя.
Что самое смешное, у нас в Англии крикет действительно любят – это не дурацкая традиция, как народные танцы «моррис» (жуткий бородатый человек с палочками и колокольчиками) или чай со сливками. Лет тридцать-сорок назад крикет был нашим бейсболом, как только начиналось лето, им заболевали все, в газетах писали только о крикете, про футбол все забывали на три месяца; а теперь Бэкхем появляется на передовицах, даже если просто отдыхает на Карибах. Но на серьезных международных матчах все равно бывает аншлаг, а если наша сборная выигрывает, интерес к крикету снова просыпается.
Эд Смит напоминает традиционалистам о тех временах, когда все участники делились на два лагеря: «Джентльменов» и «Игроков». К «Джентльменам» относили мальчиков из частных школ, выпускников университетов из хороших семей, а «Игроками» были обычные люди, которым даже не разрешалось пользоваться одной раздевалкой с высшим светом. Смит – выпускник Кембриджа, который сейчас пишет рецензии на художественную литературу в одну газету. Это приятный человек, умеющий хорошо говорить, а еще он играл за сборную Англии, и неудивительно, что его дневник игрока в крикет «На поле и за его пределами» привлек немалое внимание. Причем, насколько я знаю, нелестных отзывов он не получал. И где справедливость? Наверное, если критики и нужны, то затем, чтобы устраивать головомойки золотым мальчикам и девочкам, но на это даже надеяться особо не стоит.
Впрочем, Смит не дал особых поводов для придирок критиков. «На поле и за его пределами» – великолепная книга. Именно такая, какой ждешь от профессионального спортсмена, но никогда не дожидаешься: Смит анализирует свою игру (пусть все и завершается сетованием на неудачливость в начале сезона), он не боится противоречий и не боится говорить правду. Мемуары спортсмена – жанр зачастую бессмысленный (Джордж Бест, величайший футболист шестидесятых-семидесятых «написал» уже пять автобиографий, хотя мяча не касался больше тридцати с лишним лет), но книга Смита получилась не такой: на обложке есть фотография, на которой Смит уперся в стену, и это самая наглядная иллюстрация боли поражения. А суть спорта состоит именно в боли поражения; все спортсмены знают это, но Смит оказался одним из тех редких людей, которые могут не только это признать для себя, но и выразить на бумаге. Я знаю, что вы не будете читать эту книгу. Я прочел ее за вас. Нам она понравилась.
Как ни странно, я сумел полностью прочитать один из томов писем, которые по необъяснимым причинам купил в прошлом месяце. Однако не меньшая загадка – это зачем я его прочитал. Точнее, я не знаю, почему мне понадобилось прочитать его от корки до корки. Начав читать, постепенно начинаешь понимать, как все устроено. Письма тюфяку-брату – это сплошные наставления (и оттого смешно); в письмах сестре и матери все по делу и скучновато («Скажите Арсению, чтобы он поливал березу раз в неделю, а эвкалипт (он около хризантем и камелий) раз в два дня»); письма жене Ольге Книппер настолько сентиментальны, что даже неудобно читать. Еще он писал Алексею Суворину, своему издателю, и именно этих писем я ждал больше всего, открывая книгу: если уж дело касается литературы, все ответы лучше искать в таких письмах. Надо было мне остановиться на переписке с Сувориным, но к почти убаюкивающему ритму чеховской жизни привыкаешь.