Артакс ощупал собственную бороду. Волосы были мягче, чем обычно, на пальцах было что-то маслянистое. Он поднес руку к прорезям для дыхания на шлеме. Розовое масло!
— Теперь ты — бессмертный, Артакс. У тебя больше никогда не будет такой бороды, как будто в ней нашло пристанище семейство мышей, — девантар рассмеялся, но смех прозвучал фальшиво. От этого звука сердце Артакса замерло.
Мимолетного жеста Львиноголового оказалось достаточно, чтобы словно по мановению невидимой руки поднять тело, пронести его над скалой. Артакс испуганно осенил себя знаком оберегающего ока.
Божественный снова рассмеялся.
— Хочешь прогнать меня? Своего благодетеля! — Одно движение девантара — и труп улетел в лес.
Артакс услышал, как ломаются тонкие ветки, поглядел на опушку леса. Тело исчезло. Час назад оно было Аароном, правителем Арама. Человеком, обладающим почти божественной властью. А теперь его даже не похоронили, он стал всего лишь куском падали и… Артакс запнулся. Аарон? Кто такой Аарон? Во рту пересохло.
— Я… — пробормотал он и замер. Испуганно прислушался к себе, к своим воспоминаниям, своим мыслям — и не нашел себя. Он уже не один в своем теле! Как это может быть? Этот Аарон тоже был здесь. Стоял рядом с ним, был в нем, под ним, претендовал на место в его душе, воспоминаниях и чувствах. Этим Аароном был он сам. И в то же время он, Артакс, был все еще здесь. Конечно, он здесь! Я ведь здесь, подумал он. У меня в голове чужак, подумал он. Я чужак. Я…
— Я всего лишь крестьянин. Я не могу…
— Будешь противиться? — Львиноподобный бог оскалил зубы.
— Я ведь ничего не знаю о…
— Неверно! Думай! Ты вспомнишь каждое слово из речи, которую произнес перед своими воинами, когда три дня тому назад выступил на корабле-дворце. Вспомнишь битву над Горящей горой. Свой гарем. Ты вспомнишь все, что происходило в жизни Аарона! И все, о чем он мечтал. Судьба преподнесла тебе величайший подарок, когда-либо достававшийся человеку. Не будь дураком!
Конечно же, Артакс хотел быть бессмертным! Бессмертный — почему бы нет? Глупо только, что обман раскроется в течение одного-единственного часа, даже несмотря на обладание воспоминаниями погибшего. Он ведь всего лишь крестьянин! При дворе заметят, что ему приходится задумываться даже о самых простейших мелочах — а ему придется. Этот поток чужих воспоминаний был здесь. Каким-то образом стал частью него. Ему приходилось вспоминать свои воспоминания… Какая нелепая чушь! И, тем не менее, это правда! Появлялось столько образов, если он останавливался хотя бы на удар сердца и открывался им. Можно ли утонуть в образах? Они пугали его. Потому что он заблудился в самом себе. Это как с коровами. Если бы он внезапно, вдруг оказался в теле коровы, которая как раз рожает теленка — мужчина содрогнулся при воспоминании о последнем рождении теленка, при котором он присутствовал, — и начал бы рожать… тогда он, наверное, знал бы, что делать. Но его никто никогда не спрашивал, хочет ли он получить такой опыт! И он не мог бы просто предоставить все делать корове. Тогда ведь он стал бы частью коровы. Или вообще самой коровой. Или… Нет, резко перебил он себя, прекращай это. Речь идет не о коровах, а о королях! Кораблях-дворцах! Гареме! Подданных! Ну ладно, насчет войны — это другое. Но подданные. Дворец. И… женщины. Он осторожно заглянул в новую часть себя — и почувствовал, что краснеет. Аарон был тем еще бабником. «Нет, — поправился Артакс и вдруг усмехнулся, — я был тем еще бабником». Постепенно эта мысленная игра начинала ему нравиться. Ему вспомнилась поговорка о том дураке, что съел бурак, и мысленно взвесил свою честь против богатства и женщин… Если отодвинуть в сторону это дело с войнами, а вместо этого заняться более веселыми вещами… Но, с другой стороны, перебил он себя — о чем он вообще думает? Таким он себя не знал. Разве он не Артакс, имеющий четкие цели в жизни, ясные представления о том, что хорошо и правильно? Ему наверняка не понравился бы парень вроде Аарона! Хочет ли он обменять жизнь в мечтах на мечту, ставшую жизнью? Хочет ли? Конечно! Что это вообще за мысли такие? Это курам на смех. Как после долгого рабочего дня на поле, в удушающей жаре и без головного убора. Можно было получить солнечный удар и стать совсем чудаковатым. Теперь он тоже чувствовал себя очень странно. Он болен. Точно. Он просто заболел, и солнечный удар спутал его «воображаемое я», подобно тому, как ветер перемешивает сено на полях. Когда он снова придет в себя, голова его некоторое время еще будет гудеть, но потом он поправится. Точно! В грезах он разбирался. Дневные грезы об Альмитре, ночные кошмары о волках, терзающих его коз. Глупо только, что все ощущается совсем не так, как во сне. Он неуверенно прислушался к себе, но сомнения еще оставались.
Девантар оторвал его от размышлений.
— Только попробуй все испортить, и я найду кого-нибудь достойнее тебя, — он указал на лес, туда, где в густом подлеске лежал труп Аарона. — Ты знаешь, заменить тебя очень легко.
Извивающаяся, словно змея, рука спустилась с облаков. За нее держался бородатый воин в черном холщовом доспехе. Он был приземист и напомнил Артаксу бойца, которого видел однажды на рынке. Его плечи были толщиной с бедра нормального человека. Прямо над колосьями воин спрыгнул и побежал к ним. При взгляде на выражение лица незнакомца — его зовут Джуба, определил Артакс, и он… нет, этот Аарон хорошо знает его, — он облегченно вздохнул. Ему не придется сражаться. Пока что.
Артакс украдкой поглядел на черную скалу, о которую ударилось тело бессмертного. Все брызги крови исчезли.
— Ему очень повезло, Джуба, — в голосе девантара звучало облегчение. — Но, боюсь, он немного не в себе.
Джуба был почти на целую голову ниже Артакса. Он протопал к нему и так крепко обнял его, что из легких Артакса вышел весь воздух.
— У меня сердце остановилось, когда я увидел, что вы падаете! Хорошо, что у вас есть такой могущественный защитник, великий! — Суровое, закаленное непогодой лицо Джубы искажал широкий белый шрам, рассекавший его левую бровь и переходивший на щеку. Всего несколько мгновений тому назад Артакс испугался бы такого, как он, и бежал. Крестьянам не приходится ждать от воинов ничего хорошего, даже в новом мире. Но этот рубака, похоже, его лучший друг, и его облегчение казалось весьма и весьма искренним. Кроме того, похоже, он не очень обращает внимание на правила придворного этикета. Артакс — даже без исследования чужих воспоминаний — был довольно-таки уверен в том, что обнимать бессмертного обычно не допускается.
— С убийцей мы разделались, — заметил Джуба, бросая робкий взгляд на Львиноголового. — Она была… своеобразной.
Что-то в этом взгляде обеспокоило Артакса. О чем не захотел говорить Джуба? Внезапно его мысли наполнились чужими образами. Он увидел необычайно стройную женщину, скакавшую на крылатом коне. Она направила своего небесного скакуна на палубу облачного корабля, спешилась и потянулась за огромным мечом. Пятясь от мощно рассекавшего воздух клинка, он отошел к поручням. Не отводя от него взгляда, она зарубила нескольких людей из его лейб-гвардии. Ее клинок рассекал бронзу, плоть и кости, словно они были сшиты из шелка. Напуганный мечом, он взобрался на поручни корабля. Она улыбалась ему. Такой женщины, как эта убийца, он никогда не видел. А потом соскользнул. Он не боялся, он полностью полагался на свой зачарованный доспех, надеялся, что Джуба захватит убийцу живьем. Он хотел, чтобы она побывала в его постели прежде, чем ее казнят. А еще он думал о старом верховном жреце, который плел интриги, чтобы расширить влияние храма. Может быть, это он послал убийцу? Может ли священнослужитель распоряжаться подобными созданиями? Убийцами, седлающими крылатых коней, которые должны существовать только лишь в сказках? Артакс покачал головой. Аарон был бабником и к тому же трусом. Почему-то бессмертный напомнил ему Сирана. Сиран был самым богатым крестьянином в Бельбеке. Ему принадлежало три стада коз. Он мог получить в деревне любую девушку, какую бы захотел. У него уже было три свадебных пира, но обращался он с женами, как с грязью. А когда в слишком долгие зимы с гор спускались волки, не он выходил из теплой хижины. И вот Аарон был таким же мешком дерьма. Может быть, не стоит слишком сильно бояться своей новой роли правителя. Большой мир вовсе не так непохож на его деревню. Просто он больше и, быть может, еще…