— Вставай, — бормочет он. Я поджимаю губы, но делаю то, что мне говорят, зная, что так все закончится быстрее.
Но каждый раз, когда это происходит, что-то растет внутри меня, этот гнев трансформируется, пока мне не приходится прикусить язык, чтобы не ударить в ответ, не наброситься. Я отказываюсь быть похожей на него.
Он спотыкается на моем пути, ругаясь, когда чуть не падает:
— Я сегодня проиграл две тысячи, знаешь, по чьей вине? — кричит он.
Я должна ничего не говорить, просто кивнуть и принять удар, как хорошая девочка.
Но, может быть, я плохая девочка, может быть, я такая же испорченная, как и он.
— Думаю, моей, — протягиваю я.
Глупо, очень глупо.
Для пьяного человека удар приходит уж слишком быстро, он большой, и это проявляется в силе его кулаков. Он врезается мне в живот, я сгибаюсь, пока изо всех сил пытаюсь дышать. Мой желудок болит даже больше, чем от ощущения голода.
Он хватает меня за волосы, заставляя меня вскрикнуть, когда дергает мою голову. Его кривые зубы сверкают в темноте, лицо расплывается от застилающих мои глаза слез. Он рычит на меня, его несвежее дыхание доносится до моего лица и заставляет меня задыхаться:
— Твоя, ты, гребаная маленькая засранка.
Я так стараюсь не блевать — в прошлый раз он сломал мне руку, — что не замечаю, как это происходит. Он швыряет меня в стену, и моя голова ударяется о нее с тошнотворным стуком. Мое тело обмякло, когда я скользнула вниз, боль пронзила мой череп, пока я не перестала ничего видеть.
Я ничего не слышу.
Потом все погружается во тьму.
Задыхаясь, я резко выпрямляюсь. Пот покрывает все мое тело, когда меня захлестывает волна адреналина. Я поднимаю руку и прижимаю ее к затылку, где все еще остается вмятина от той ночи. Черт, вот почему я пью перед сном, чтобы отогнать кошмары.
Выдохнув, я моргаю затуманенными глазами, чтобы прогнать сон, зная, что не засну в ближайшее время. Не с моими воспоминаниями, такими темными сегодня. Вместо этого я смотрю на город, он все еще яркий. Весь свет освещал его углы и улицы, даже в темноте. Словно маяк.
Еще одна ложь.
И тут из-за моей спины раздается тихий, мрачный голос, от которого меня охватывает страх.
Я в комнате не одна.
— Не спится, Птичка? Интересно, что же тебе пригрезилось?..
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
ДИЗЕЛЬ
Ей снится дурной сон. Конечности Рокси дрожат, как будто она пытается убежать от кого-то. Всхлипы слетают с ее губ, из-за чего в моем мозгу происходит что-то странное. Как только я собираюсь дотянуться до нее, она резко отстраняется, тяжело дыша. Резко сев, она кладет руку на свое бешено колотящееся сердце, оно бьется так громко, что я слышу его стук.
Интересно, будет ли оно стучать сильнее, если она узнает, что я за ее спиной? Протянув руку, я нежно провожу ладонью по ее волосам, так нежно, что она этого не чувствует. Такое маленькое, маленькое существо, но в нем таится такая боль... такой гнев.
— Не спится, Птичка? Интересно, что же тебе пригрезилось?.. — бормочу я у нее за спиной.
Она резко поворачивает голову, зрачки темных глаз Роксаны расширяются, когда она видит, что я расположился прямо за ее спиной. Я вижу панику в ее взгляде, когда она оглядывается в поисках оружия. Смеясь, я прыгаю на нее. Она испускает крик, который проносится по моему телу, а мой член уже затвердел, когда я прижимаю ее руки над собой, прижимаюсь к ней нижней частью своего тела, чтобы удержать ее на месте, позволяя ей почувствовать, насколько я тверд.
Остальные думали, что, заперев ее от меня, она будет в безопасности. Как глупо. Эта маленькая птичка будет той еще озорницей, я могу сказать. И теперь она наша. Я могу делать с ней все, что захочу.
Она бьется подо мной, не замирая, как большинство, когда сталкивается со мной. Она борется, брыкается и пинается. Все, что она делает, заставляет мой и без того твердый член дергаться в джинсах, когда я представляю, как она делает это, пока я трахаю ее. Бьюсь об заклад, она трахается так же, как дерется—жестко, быстро и дико.
Она может и не пережить этого, но я возьму ее.
Тем не менее, ее энтузиазм иссякает, и она останавливается, щурится, а взгляд горит от гнева и ненависти, когда она задыхается. Ее грудь вздымается, прижимаясь ко мне. Я наклоняюсь, а она отворачивается от меня, когда я провожу языком по ее щеке:
— Тебе нравится боль?
Образ ее, прикованной цепью в моем логове, заставляет меня качаться на ней, проводя пальцами по ее окровавленной, избитой коже. Мой нож оставляет яркие розовые отметины на ее теле, словно прикосновение любовника. Будет ли она тогда так же дрожать? Драться? Кричать? Мне не терпится это узнать. Интересно, будет ли она умолять…
— Пошел. Ты, — рычит она.
— Не-а, Птичка, но я тебя трахну, — хихикаю я ей в щеку. Она замирает подо мной, становясь твердой, как камень, и я поднимаю голову. — Но не сегодня. Когда я трахну тебя, я хочу использовать все свои игрушки. Я хочу пометить эту красивую кожу в дюйме от твоей жизни. — Я провожу рукой по ее татуировкам: — Когда ты их била, ты кончала от боли? Или же ты плакала и страдала от боли?
Она резко поворачивает голову, чтобы посмотреть на меня, но я вижу проблеск правды в ее глазах, прежде чем она успевает это скрыть. Ах, моя маленькая птичка боится того, как сильно ей нравилась боль. И я подумал, что сломать ее, убить – это будет весело. Но это? Ломать эти барьеры, пока она не кончит, пока я буду мучить ее? Это будет еще слаще.
Я собираюсь сжечь все, что дорого этой маленькой птичке, и превратить ее в свою собственную маленькую игрушку.
— Ты пахнешь дымом и бензином, — бормочет она, а потом моргает, как будто не собиралась этого говорить, она прикусывает губу, заставляя меня смотреть на припухлость ее губ. На вкус она похожа на слезы, которые проливала во сне?
— Смотри сюда, придурок, — рявкает она, заставляя меня ухмыльнуться. Эта девушка и вправду любит играть с огнем.
Черт, у меня даже матерые мужики обсыкались под действием одного моего взгляда. И все же она здесь, смотрит на меня сверху вниз, даже когда я прижимаю ее к полу. Держу пари, что она будет бороться так же сильно, как если бы смерть гналась за ней по пятам…
Я поднимаю глаза, но они останавливаются на запятнанном, окровавленном белом куске ткани, обвязанном вокруг одной из ее рук. Ну-ну, ну-ну, не поранилась ли ты, хорошенькая птичка? Схватив эту руку, я швыряю ее на пол рядом с ней, заставляя ее задыхаться, когда она снова начинает бороться.
Отодрав окровавленную ткань, я большим пальцем касаюсь края пореза, заставляя ее вскрикнуть, прежде чем она прикусывает нижнюю губу, инстинкт, выработанный за много лет, что она скрывала боль. Но я ее знаю. Глядя на нее, я прижимаю большой палец прямо к центру пореза, проверяя его.
На ее губе появляется кровь, она так сильно кусает ее, ее глаза расширяются от страха и желания, которое она пытается скрыть. Ее грудь вздымается, соски бьются о рубашку, надетую на ней. О, моя маленькая птичка любит, когда ей делают больно…
— Маленькая Птичка, грязная Маленькая Птичка, посмотри, как сладко ты истекаешь кровью, — бормочу я, наклоняясь и слизывая кровь с ее губы, прежде чем впиться в нее зубами, пока с силой ударяю большим пальцем по ее порезу. Она кричит, покачиваясь подо мной. Я глотаю звук ее боли и страха, наслаждаясь ими.
Я слышу, как открывается дверь, но она этого не слышит. Подняв голову, я встречаюсь взглядом с Гарреттом. Он превратно истолковывает наше с ней положение и вздыхает:
— Оставь ее в покое, Ди.
— Но с ней так весело играть, — надуваю губы я, погружая большой палец глубже, заставляя ее хныкать от боли. Этот звук заставляет мой член снова дернуться, когда я буквально вжимаюсь в нее.
— Ди, — предупреждает Гарретт, скрещивая руки на груди и одаривая меня своим самым лучшим выражением не-беси-меня. — Иди, поищи кого-нибудь другого для своих игрищ, я слышал, что Райдер как раз встречается с новыми охранниками…