Рокси наклоняет голову, на мгновение рассматривая меня, прежде чем наклониться еще ближе, ее рука скользит по моей руке.
— Может быть, я и не хочу возвращаться.
Я не двигаюсь, когда Маленькая Птичка прижимается своими губами к моим. Я позволяю ей целовать меня жестко, отчаянно, когда она прижимается ближе. С раздраженным ворчанием она сильно кусает меня за губу. Я рычу, потом огрызаюсь. Я пытался сдержаться, но не могу.
Она мне не позволяет.
Схватив ее за затылок, я притягиваю Рокси ближе. Ее губы приоткрываются в судорожном вздохе, ее рука сжимает мое бедро, когда она погружается в поцелуй. Скользнув языком ей в рот, я позволил ей почувствовать мою потребность в ней. То, как она сводит меня с ума. Рокси стонет, встречая меня своим собственным отчаянным желанием, когда мы теряемся друг в друге.
Ее рука гладит мое бедро, заставляя меня стонать ей в рот, когда Птичка проводит рукой по моему восставшему естеству. В знак предупреждения я прикусываю ее губу, и она начинает гнуть свою линию. Ее зубы врезаются в мои, когда мы сражаемся друг с другом. Оба боремся за господство. Я так погружен в нее, что даже не замечаю, как Рокси просовывает руку в мои боксеры, где у меня припрятан нож, пока лезвие не прижимается к моему горлу.
Я переворачиваю нас, и ее колени скользят по обе стороны от моих бедер, когда она смотрит на меня сверху вниз, держа нож наготове, прижимая его к моей уязвимой шее. Ухмыляясь, я откидываю голову назад, давая ей лучший доступ, пока наблюдаю за ней. Черт, она великолепна.
— Я сделаю это, — рычит Птичка, ее киска прижимается к моему твердому, обтянутому боксерами члену. Она лгунья. Я чувствую, какая Рокси мокрая сквозь тонкую ткань. Она откидывает свои пепельные волосы назад, наблюдая за мной, как будто не знает, что делать дальше.
Моя бедная, потерянная Птичка.
— Сделай это, пролей мою кровь. Я умру счастливым, когда ты будешь лежать на мне… Черт, ты даже можешь трахать меня, пока делаешь это. Только подумай, как это было бы горячо.
Я стону, поднимаюсь и хватаю Рокси за бедра, двигая ее взад и вперед по своему члену. Ее губы приоткрываются в стоне, прежде чем она качает головой и вонзает нож глубже. Я чувствую, как он разрезает мою кожу, вспышка боли пронзает меня насквозь.
Кряхтя, я толкнулся вверх, заставив ее подпрыгнуть на мне и вонзить лезвие глубже. Рокси вскрикивает, вытаскивая нож, когда я чувствую, как моя кровь стекает по моему горлу. Этого недостаточно, я хочу большего. Я хочу, чтобы она делала все, что, черт возьми, она хочет.
— Еще, — требую я.
Рокси отчаянно трясет головой.
— Ты серьезно поехал башкой.
Я ухмыляюсь.
— И тебе это нравится. Выбор за тобой, так что же ты собираешься делать, Маленькая Птичка? Убить меня? Ты могла бы отрубить мне руку, чтобы выбраться из этого здания. Ты была бы свободна, я бы даже не стал с тобой драться.
— Почему? — спрашивает она в замешательстве, нож при этом легонько касается моей кожи.
— А почему бы и нет? Ты сама сказала, что я чокнутый.
Рокси сидит там, на мне, раздумывая, убить меня или сбежать. Она умна, она прокручивает все это в голове: «Они пришли бы за мной, они бы наверняка убили меня тогда».
— Может быть. — скалюсь я в ответ. — Или, может быть, ты бы сбежала от них.
Рокси сглатывает, глядя на меня.
— Нет, я этого не сделаю. Я никогда этого не сделаю.
Ах, теперь она все понимает.
— Нет, ты этого не сделаешь. Но это твой выбор, Птичка. Беги до конца своей жизни и надейся сбежать от них, или используй этот нож для чего-то, что закончится тем, что мы оба хорошо проведем время.
Она смотрит на нож, со вздохом бросает его рядом со мной и переворачивается, плюхаясь на спину рядом со мной.
— Гребаные засранцы, пришли и разрушили мою чертову жизнь.
— Мы и вправду это сделали? — с любопытством спрашиваю я, не беспокоясь о том, что мы это сделали.
Рокси не смотрит на меня, но прикусывает нижнюю губу.
— Я люблю свой бар.
— Что-нибудь еще? У тебя не было ни настоящих друзей, ни постоянных любовников… все, что у тебя было, – это бар.
Затем она смотрит на меня со слезами на глазах.
— Бары не причиняют тебе вреда. Бары тебя не предают. Я так сильно любила одного человека, а он взял и просто ушел.
— Он бросил тебя? — спрашиваю я, прищурив глаза, прокручивая в мозгу, что она любит кого-то, кроме меня. Я хочу убить его. Не будет ли слишком сложно выследить его?
Рокси фыркает.
— Ну, в некотором смысле, но этот ублюдок, — рычит она, — пошел и, блядь, умер на моих руках. Единственный гребаный человек, которому когда-либо было не насрать, ела ли я, спала ли и была ли я жива, и вот он умер. Даже мой собственный отец не знал, а моя мать даже не знала, что я была там, она была слишком накачана наркотиками, чтобы беспокоиться. Но он был богат. Он взял меня к себе, когда у меня ничего не было. Он дал мне работу, дом, а потом, блядь, умер.
Я обдумываю ее слова.
— Он владел баром?
Рокси кивает.
— Я уже работала там, чтобы погасить долг моего отца, когда я, наконец, получила право быть свободной. Я жила на улице, и он это заметил. Он выделил мне место над баром, заплатил за мебель и все остальное. Дал мне работу, сначала барменом, потом менеджером.
— Как он умер? — спрашиваю я, любопытствуя. По крайней мере, мне не нужно его убивать. Но я все еще завидую любви, сквозящей в ее голосе. Она не может любить никого, кроме нас.
— Рак, — шепчет Рокси, слезы катятся по ее щекам, прежде чем она смахивает их, не позволяя даже этой слабости ускользнуть от нее. Моя храбрая Маленькая Птичка. — Это было ужасно, так чертовски быстро. К тому времени, когда мы узнали об этом, было уже слишком поздно. Этот ублюдок ушел и оставил мне бар, не сказав мне, сказал, что теперь это мой дом. Надеялся, что это подарит мне лучшее будущее, чем было у него.
— Прости меня, Маленькая Птичка. За то, что я такой же.
Она так много пережила, так много пережила, шрамы остались на ее теле и душе. Рокси не понимает, что похожа на нас больше, чем кто-либо другой. Может быть, мне стоит попытаться объяснить.
Поэтому, хотя я никогда никому не рассказывал, я вскрываю эти старые раны, те, что отравили меня, просто чтобы она могла понять.
— Моя мать тоже была наркоманкой.
Рокси поворачивает голову и смотрит на меня, ее темные глаза блестят от слез. Протянув руку, я вытираю одну и пробую ее на вкус, слизывая с подушечки большого пальца.
— Она заботилась обо мне, пока могла использовать меня. В качестве наркокурьера, мальчика на побегушках, а однажды даже попыталась продать меня. Но все равно я любил ее. Меня часто у нее забирали, отправляли в приюты. Но я был тем, кого они называли трудным подростком. Я так сильно ее любил, она была моей матерью. Я всегда убегал и возвращался. Но это означало возвращение к той жизни, жизни, из-за которой я на некоторое время оказался в колонии для несовершеннолетних.
Глаза Рокси пристально наблюдают за мной, когда я поворачиваюсь и кладу голову на руку, а другой рукой тянусь к ней. На этот раз она не останавливает меня, когда я провожу ей вверх и вниз по ее бедру.
— К тому времени, как я вышел оттуда, отсидев по обвинению в причинении тяжких телесных, она была уже мертва.
Рокси ахает:
— Как же она умерла?
Мои губы сжимаются, когда я пытаюсь подавить ярость, чтобы заговорить.
— Убита. Я понял, что она задолжала продавцу слишком много денег и не могла их вернуть, поэтому он позвонил ей. Избил ее до полусмерти и, пока она была еще жива, сжег дом вместе с ней. Я приехал туда сразу после этого. Я попытался войти, добраться до нее, дым душил меня. Пламя сжигало меня. — Я поднимаю руки, щелкая ими, чтобы показать ей ожоги на моих ладонях. — Я не мог, но я слышал, как она кричала. Несмотря на все те времена, когда мама подводила меня, она все еще была моей матерью. Несмотря на все ее недостатки, я любил ее всеми фибрами души, она была моей навязчивой идеей. Моим единственным членом семьи.