Балестрини не ответил, чтобы скрыть охватившее его раздражение. В свое время, когда были в моде «вестерны-спагетти»[12], Витторио Де Леонибус прозвал старика «Ринго — гроза прокуратуры» (очевидно, Ринго совсем выживал из ума). Витторио предпочитал кинотеатры с эстрадным концертиком перед фильмом дорогим кабаре. Юмор у него был грубоватый, но все равно насмешить он умел.
— Во всяком случае, надеюсь, история эта не будет раздута, и я забочусь не только о благе нации, дорогой Балестрини. Я хочу попросить тебя об одном одолжении. Мне бы хотелось, чтобы делом Буонафортуны занялся ты.
— Но разве им уже не занимается Де Леонибус?
Прокурор резким жестом прервал Балестрини. Потихоньку оглянулся вокруг. Никого, разумеется, рядом не было, но он просто хотел подчеркнуть особую конфиденциальность беседы.
— Балестри, ты же знаешь, каковы мои отношения с вами, ближайшими помощниками. Не в моих принципах править сильной рукой. Да между нами говоря, это вряд ли и имело бы смысл. Но все-таки, когда чиновник прямо заявляет мне о том, что он, мол, не в состоянии… Ну, в общем, что он не может…
— Не может?
— Ну, как бы то ни было, не чувствует себя в силах. Понимаешь? Раньше в таких случаях обычно заболевали. Стоило только вызвать подчиненного на минутку к себе в кабинет — и готово дело: человек на месяц укладывался в постель. Де Леонибус вел себя более откровенно. У него ведь тоже семья, и каждый из нас…
Все это было вполне понятно. На такие темы в судебном городке[13] говорить было не принято. Опасность грозила в первую очередь судьям, выносящим приговоры террористам, а не помощникам прокурора. Однако все судейские жили в атмосфере, отравленной страхом, тревогой, неуверенностью, от которой некуда было деться. Иногда шепотом, на ушко называли чье-то имя и фамилию, но никогда прямо и открыто не осуждали даже самого нерешительного коллегу.
Но Балестрини волновало другое — почему Де Леонибус ничего ему не сказал, даже не намекнул.
— Понимаю.
— Но только если у тебя лежит душа к этому делу. Потому что я — ты же хорошо меня знаешь — не намерен ни на кого давить, ни-на-ко-го.
Балестрини кивнул. Он знал, что старик действительно никогда ни на кого не давил. Его любимым методом были «дружеские контакты».
— Беда только в том, что у меня уйма работы, — улыбнулся Балестрини. — И мне даже иногда кажется — поймите мои слова правильно, я вовсе не хочу жаловаться, — что в последнее время, словно в наказание, слишком много всего наваливают.
— Это ерунда! Главное, чтобы ты согласился. Расследование затянется надолго, уж поверь моему опыту. Но мы во что бы то ни стало должны довести дело до суда… Я на тебя рассчитываю… но опять-таки при условии, если ты не против.
— Все ждут виновника торжества, — прохрипел, заглядывая в дверь, какой-то глубокий старик, и хозяин дома поспешно поднялся.
— Уже пора резать торт?
— Еще нет, но ведь без тебя…
— Сейчас идем.
Судя по оживлению, царившему в гостиной, веселье было в разгаре. Комната, служившая буфетной, была переполнена, гости, сначала державшиеся несколько натянуто, теперь чувствовали себя более раскованно, на лицах играли улыбки. Раздались отдельные хлопки.
— Ждем речи, ждем речи! — нестройным хором потребовали подвыпившие гости.
Балестрини увидел Ренату и Вивиану — они беседовали в уголке, у открытой двери на балкон. Поискав взглядом Витторио Де Леонибуса, он почувствовал, как кто-то коснулся его руки. Это был Джиджи Якопетти, рядом с ним стоял адвокат Вальери. Пристально глядя на Балестрини, Якопетти спросил:
— Куда это ты запропастился?
— Выходил поговорить по телефону. Приветствую вас, дорогой адвокат.
— Добрый вечер, Балестрини. Как поживаете?
— Неважно.
Они пошутили по поводу ораторских способностей виновника торжества. Начав с извинений «за несколько хриплый из-за разыгравшейся простуды голос», прокурор принялся разглагольствовать о том, что из-за пошатнувшегося здоровья ему, возможно, раньше времени придется подать в отставку; в ответ раздался хор огорченных голосов, не допускающих такой возможности. Тут из бутылок с шампанским с треском вылетели пробки, и раздались аплодисменты.
— Вот уже двадцать лет я слушаю его жалобы, а он все живехонек, — заметил изысканно одетый господин с бородкой, обращаясь к своей соседке, и с усмешкой посмотрел на троих судейских, ожидая одобрения, которого, однако, не последовало. Только адвокат Вальери чуть смущенно улыбнулся. Он напоминал одного из персонажей Мордилло[14], хотя и не выглядел столь комично.
12
Так иронически называли итальянские фильмы, пользовавшиеся успехом в шестидесятые годы и подражавшие американским «вестернам». Ринго — один из их героев.
13
Так в Риме называют квартал возле площади Клодио, где расположены здания судебных учреждений и прокуратуры.