— Смейся, смейся. А я действительно порядком сдрейфил.
— Хотя дрейфить и отмывать плевки полагалось бы Витторио Де Леонибусу, — уже без улыбки задумчиво ответил Джиджи, прислонившись к стене.
— Сколько сейчас времени? — спросил Балестрини, надевая очки.
— Скоро час, и на сегодня с меня хватит.
— Едешь обедать?
— Да, а ты?
— Нет, мне надо увидеть шефа, если он еще не ушел. Пожалуй, вот что: будь добр, позвони Ренате и скажи, что я задержусь на работе.
— Есть, товарищ Стаханов!
— Стаханов? Знаешь, зачем я иду к шефу? Чтобы попросить разрешения уехать в четверг до конца недели.
— Ну и нарвешься на отказ. Старик допускает отсутствие на службе только по болезни. Это его стихия.
— Да, но теперь у меня в активе плевок в физиономию. Он не посмеет отказать.
Однако старика на месте не оказалось. Перед уходом Балестрини попробовал пару раз позвонить Ренате, но дома было все время занято. Затем попытался вызвать по внутреннему телефону Де Дженнаро — там ему ответил какой-то дурацкий, совершенно незнакомый голос.
— Капитан сегодня с утра не появлялся. Что ему передать?
— Вы не знаете, будет он после обеда?
— Затрудняюсь ответить.
Похож на гомосексуалиста, но подобное в следственном отделе дело невероятное, подумал, вешая трубку, Балестрини. Он не спеша собрал бумаги, газеты и сунул все в папку. Выйдя на площадь Клодио, он изумился. Можно было подумать, что лето уже в разгаре: прохожих раз-два и обчелся, все уже совсем по-летнему, уличное движение почти замерло, воздух тяжел и неподвижен, дышится с трудом.
Балестрини медленно зашагал по бульвару Мадзини, стараясь держаться в тени деревьев. Де Дженнаро, наверно, отправился на охоту, и, возможно, на большую охоту. Балестрини было немного обидно, что он не мог получше проследить за действиями капитана, но ничего не попишешь: административная рутина и это пренеприятное дело Буонафортуны отнимали все время. Однако Де Дженнаро ориентировался в создавшейся обстановке как нельзя лучше. Без лишнего шума, не роняя достоинства, он почти в одиночку распутывал эту историю с тротилом, предназначавшимся бог знает для какого взрыва. Время от времени капитан ему кое-что докладывал: всегда коротко и лаконично. Последний раз, когда они с ним болтали в баре, Балестрини даже захотелось взять его под руку. Он уже готов был, полушутя-полусерьезно, пооткровенничать с Де Дженнаро. Это выглядело бы вполне естественно и по-дружески, но удержался, а потом корил себя за дурацкую сдержанность. «Ты весь… какой-то скованный», — когда-то еле слышно прошептала ему одна из его немногих девушек, знакомая по университету, которую он впервые поцеловал в сумраке виллы «Ада».
При этом воспоминании Балестрини улыбнулся. Теперь смешно, но тогда ее слова крепко его задели. Девушку звали Милена. Да и после Милены ему приходилось выслушивать о себе подобное мнение. Мариолина, жена Витторио Де Леонибуса — они как-то все вместе ужинали в Трастевере[18],— сказала Ренате: «Я думала, что Витторио — типичный судейский. Ну, знаешь, он никогда не улыбнется, всегда такой правильный, серьезный… в общем, ты меня понимаешь. Но даже ему, мне кажется, далеко до твоего Андреа».
Думая о Де Дженнаро, Балестрини вспомнил о Ферриньо, которого до сих пор не поймали. Балестрини уже начал свыкаться с мыслью о нависшей над ним опасностью, но все же было бы спокойнее, если бы этого типа снова засадили в тюрьму. В отличие от Буонафортуны с Ферриньо все было ясно, и можно было биться об заклад, что этого террориста приговорят к пожизненному заключению. И вот еще одна глупость. Сколько раз ему хотелось спросить Де Дженнаро: «Ну, что слышно нового о Ферриньо?» Балестрини не сомневался, что, как только что-нибудь будет известно, ему доложат, но все же, задай он такой вопрос Де Дженнаро, поделись мучившим его беспокойством, ему стало бы легче. «Да, от скованности не так-то легко избавиться, это уж, наверно, у меня навсегда», — подумал он, направляясь к лифту.
— Ах, вот и вы, доктор! — преградила ему путь консьержка, размахивая чем-то белым.
— В чем дело?
— Вам срочное письмо.
— Спасибо, — сказал он, беря конверт. Повертев его в руках, он узнал почерк донны Амалии Балестрини, председательши. Ну конечно, разве она могла отказаться от срочного письма лишь для того, чтобы, как обычно, изложить свои соображения насчет погоды, здоровья и планов на летний отпуск. Продолжая улыбаться, он отпер дверь и вошел.
— Рената!
Он вспомнил, что девочка сегодня приглашена к подруге.