– Да, точно, хреновей не бывает, – согласился санитар, – но все же она жива. А Нейберну нужен труп.
– А вот и труп, – сказал О'Малли.
– Муж, – добавил Эпштейн.
– Сейчас привезем, – сказал О'Малли.
Это была поразительная новость, и Линдзи поняла, что стала свидетельницей какой-то очень важной информации, открывшейся ей в этой короткой словесной перебранке, но оценить всю глубину услышанного она была не в состоянии. Или не желала.
Когда ее внесли в просторное кормовое отделение вертолета, переложили на имевшиеся там носилки и привязали к покрытому винилом матрацу, она вновь окунулась в странные, кошмарные видения из своего детства.
…Ей девять лет, и она играет со своей собакой Бу. Игривый Лабрадор приносит ей в пасти брошенный ею красный резиновый мячик и кладет у ее ног, но это уже вовсе не мячик, а бьющееся сердце, за которым тянутся оторванные артерии и вены. Но сердце, оказывается, пульсирует не оттого, что живое, а оттого, что сплошь, снаружи и внутри, облеплено шевелящимся клубком могильных червей и жуков…
4
Вертолет уже был в воздухе. Сильные встречные ветры делали его полет более похожим на плавание застигнутой в море штормовой погодой лодки. К горлу Линдзи подступила рвота.
Над ней со стетоскопом в руке склонился врач, лицо которого было скрыто в тени.
Рядом другой врач в шлемофоне, склонившись над Хатчем, кричал в микрофон, ведя переговоры, однако не с пилотом, а, скорее всего, с коллегой, который находился в той больнице, куда должны были доставить пострадавших. Из-за шума винтов, со свистом рассекавших воздух над их головами, голос его казался тонким, похожим на прерывающийся от волнения фальцет подростка.
– …Незначительные повреждения черепа… другие опасные раны отсутствуют… смерть, скорее всего, наступила… от избытка воды в легких…
С противоположной стороны кабины, в ногах у носилок, на которых лежал Хатч, дверца вертолета была чуть приоткрыта, и, что поразило Линдзи, то же самое было сделано и с дверью, располагавшейся с ее стороны, отчего по кабине гулял арктический сквозняк. Теперь было понятно, почему надсадный рокот винтов и свист ветра заглушали все другие звуки.
Но зачем им был нужен такой холод?
Врач, занимавшийся Хатчем, в это время кричал в микрофон:
– …Механический способ… оживления… О2 и СО2 результатов не дали… эпинефрин также оказался не эффективен.
Реальность слишком ощутимо вторгалась в ее сознание. И ей не хотелось этого. Причудливые видения, несмотря на порождаемый ими ужас, казались ей менее страшными, чем то, что происходило наяву, в кабине санитарного вертолета, видимо, оттого, что на подсознательном уровне она хоть как-то могла воздействовать на ход событий в своих кошмарах, но была совершенно бессильна влиять на них в реальной жизни.
…Она на выпускном балу, танцует с Джоем Дельвеккио, парнем, с которым она тогда встречалась. Потолок зала убран длинными тонкими полосками гофрированной бумаги, струящимися на волнах вздымаемого кружащимися в танце парами воздуха. Вся она в голубых, белых и желтых блестках, отбрасываемых вращающейся над их головами хрустальной люстрой с маленькими зеркальными отражателями. Звучит прекрасная музыка тех лет, когда рок-н-ролл еще только начал терять свою прелесть, еще нет музыки диско, и «Нового времени», и «шейка», тех лет, когда Элтон Джон и «Иглз» находятся еще в зените славы, когда еще выходят пластинки с записями «Айсли Брозерс», «Дуби Брозерс», Стива Уандера, а Нейл Седака вновь с триумфом возвращается на сцену: прекрасная музыка, такая жизнерадостная и живая, и все еще живы, и мир полон надежд и возможностей, которых, увы, уже нет и в помине. Они медленно кружатся в такт мелодии Фреда Фендера, отлично исполняемой местным джаз-оркестром, и ее переполняют блаженство и счастье. Но вот она поднимает голову с плеча Джоя и смотрит вверх и вместо его лица видит гниющий оскал трупа, желтые зубы, торчащие из-под скукоженных черных губ, струпья отслаивающегося вонючего мяса, налитые кровью выпученные глаза, из которых сочится отвратительная жижа. Она хочет закричать и вырваться из его объятий, но продолжает танцевать под прелестные, романтические звуки шлягера «Когда падет еще одна слеза», сознавая, что видит Джоя таким, каким он будет через несколько лет, когда погибнет во время взрыва казармы морских пехотинцев в Ливане. Она чувствует, как смертный холод его тела передается ей. И понимает, что надо быстрее вырваться из его рук, пока холод не захлестнул и ее саму. В отчаянии оглянувшись вокруг, чтобы позвать кого-нибудь на помощь, Линдзи видит, что Джой не единственный танцующий мертвец. Вот плывет в объятиях своего кавалера Салли Онткин, уже почти вся разложившаяся, такая, какой станет через восемь лет, когда умрет от отравления кокаином, а юноша словно не замечает ее гниющей плоти. А вот, кружа свою девушку, проносится мимо Джек Уинслоу, футбольная звезда школы, который менее чем год спустя погибнет по пьянке в автомобильной катастрофе: его вспухшее лицо пурпурно-красного цвета с зеленым отливом, левая сторона черепа раздроблена; именно таким он будет после катастрофы. Скрипучим голосом, словно его голосовые связки превратились в высушенные струны, голосом существа, вышедшего из могилы, который никак не мог принадлежать Джеку Уинслоу, он кричит, обращаясь к Линдзи и Джою: