Она отдалилась от Валерия, но он никак не хотел оставить ее в покое. Возможно, он действительно ее любил. Во всяком случае, когда через несколько дней после похорон Рита заговорила об отъезде в Петербург и о том, что неплохо бы им побыть врозь, чтобы разобраться в их отношениях, он устроил жуткий скандал. Она поняла, что Валерий никогда ее не отпустит и жизнь пройдет вот так — без любви, без работы и без семьи.
За два дня она переделала неотложные дела, заплатила за квартиру вперед, собрала только самые необходимые вещи, оставила верной соседке ключи и уговорила сына этой соседки, шофера-дальнобойщика, подбросить ее на машине до ближайшей пригородной станции. Договорившись с проводником, она села в поезд, следующий до Санкт-Петербурга.
В купе, немного опомнившись, Рита подумала, что, возможно, не было необходимости убегать тайком, ну не стал бы Валерий держать ее силой! Но нервы бы потрепал, а потом заговорил бы до смерти, и Рита отложила бы поездку, а после снова вошла бы в надоевшую колею… Нет, она все сделала правильно. И тетя Люба одобрила бы. Как она говорила: «Подумай хорошенько, но уж если решилась на что-то — делай не откладывая!»
В комнате пахло пылью и затхлостью. Неудивительно, что Рита так плохо спала ночью.
Она открыла окно, которому давно полагалось быть чисто вымытым, — с улицы потянуло свежестью. Но стало прохладно — начало мая в Санкт-Петербурге считается ранней весной.
Рита нашла в шкафу поношенные Маринкины джинсы и серый свитерок, который помнила по прошлым ее приездам. Маринка говорила, что почти никаких вещей с собой не возьмет, там все купит. Однако в шкафу одно старье осталось. Ну ладно, для уборки такой костюм сойдет, не в халате же весь день ходить!
— Послушай, — обратилась Рита к Сережкиному затылку, — я, конечно, понимаю, что у тебя похмелье и настроение плохое, но разговора нам не избежать. Ты скажи: от матери было что-нибудь? Письмо или поздравление? — И, поскольку ответом ей было молчание, Рита повысила голос:
— Сергей, я к тебе обращаюсь!
— А ты сама как думаешь? — буркнул Сережка, не оборачиваясь.
— Я думаю, что не было, иначе бы ты мне показал.
— Правильно думаешь, — он крутанулся на стуле и посмотрел Рите в глаза, — от нее было всего два письма, то есть открытки.
— Как — два? А ты мне только про одно писал.
— Вот. — Он пошарил в ящике письменного стола и бросил на стол конверт.
Рита вытащила из конверта фотографию и плотный лист бумаги. В первый момент она не узнала женщину на снимке, но, вглядевшись, поняла: это, разумеется, Маринка. Только зачем-то остригла волосы и перекрасилась в рыжий цвет, что ей совершенно не шло… Но, может, у них во Франции сейчас так модно?
Сидит себе на пляже в новом купальнике, загорает.
Рита развернула письмо. Большой лист был заполнен едва ли наполовину. Напечатано на принтере — они там, в Европе, писать ручкой уже разучились.
"Дорогие мои! — прочитала Рита.
Все идет прекрасно, просто замечательно!
Николя оказался отличным мужем. Он всячески меня балует и буквально носит на руках.
Мне ни в чем нет отказа. На свадьбу он подарил мне кольцо от Картье". Костюм на мне был от Живанши" — голубой, а вечером, на приеме по случаю свадьбы, — лиловое платье с очень низким декольте и длинные перчатки.
Мы скоро переезжаем — собираемся покупать дом в предместье Парижа или квартиру в самом городе, еще не решили. Так что адрес я напишу позднее.
Леночка шлет привет, у нее все прекрасно.
Целую, Марина".
— Это все? — Рита недоуменно вертела в руках листок. — Что это за ерунда?
— Как видишь, — процедил сквозь зубы Сережка. — Вот такое письмецо.
— Когда она его отправила? — Рита схватилась за конверт.
На штемпеле дата: седьмое апреля этого года. Значит, полтора месяца назад письмо было отправлено из Парижа.
— А получил ты его когда?
— В середине апреля, — угрюмо сообщил Сережка.
«Тете Любе было совсем плохо, — вспомнила Рита, — она все равно уже ничего не понимала».
— Обо мне ни строчки, — продолжал Сережка, — пишет «мои дорогие», а кто это?
— О матери ни слова… — пробормотала Рита. — Послушай, тебе обидно, что она с совершеннолетием не поздравила, но, может быть, скоро отдельное письмо придет…
— Придет! Еще через год! — закричал Сергей. — За десять месяцев всего два письма и было! Ах, все прекрасно! Собралась вдруг замуж за какого-то хмыря, которого она и в глаза-то никогда не видела, а меня она спросила? Я, между прочим, сын родной, и мне ее замужества ой как надоели! И не успокаивай меня, я знаю, что она просто забыла про день рождения!
— Но как же она могла забыть?
— А как она могла бабушке не написать ни строчки?
Рита промолчала. Сережка вдруг подошел к ней и сел рядом на диван.
— Послушай, Ритка, ну их всех к черту, а?
Давай вдвоем жить, переезжай сюда насовсем!
Места много, на работу устроишься… Я тоже что-нибудь найду, чтобы подработать. Я ведь у папаши этого деньги брал только потому, что он обязан меня до восемнадцати лет содержать. А одолжений мне от него не надо. Он еще будет условия ставить: сдай хвосты, тогда получишь деньги! Да пошли они все, мы сами проживем! Раз уж мы вдвоем остались…
— А Лялька? Как там Лялька? Почему мать про нее ничего не пишет? — вздохнула Рита.
— Вот же пишет: у Леночки все в порядке.
— Какой еще Леночки? Никогда мы так ее не называли. Лялька, и все.
— У нее там, во Франции, уже совершенно ум за разум зашел, небось и по-русски разговаривать разучилась.
— Ну, не знаю… — Рита еще раз перечитала письмо.
Конечно, Маринка всегда была взбалмошной и жила «не по уму», так говорила тетя Люба, но не до такой же степени! Пишет про тряпки, про кольцо, а про ребенка ни слова.
Нет, чтобы подробно рассказать — какой муж, где живет, чем занимается, как к Ляльке относится. Уж если все так хорошо, как она пишет, то почему бы не похвастаться, расписать все подробно? И в конце концов, для сына родного можно и ласковое слово найти. И матери написать, рука не отвалится, тем более что не рука, а компьютер. Хотя матери-то нет больше, Маринка и не знает об этом.
Адрес так и не прислала. Может, муж боится, что куча родственников из России припрется?
— Сережка, а в том, первом, письме тоже обратного адреса не было?
Сережка молча вывалил перед Ритой ящик письменного стола на пол.
— Ищи сама!
В ящике был полный набор: аудиокассеты, дискеты без надписей, начатая упаковка скотча, несколько пакетиков с презервативами, зачетка, вымазанная чем-то липким, подушечки жевательной резинки, сломанные часы и батарейки для плеера. На самом дне, среди бумажек с записанными телефонами каких-то Ир и Тань, лежал большой лист бумаги, расчерченный для записей при игре в преферанс.
И только под ним Рита обнаружила отдельно лежащую фотографию. Маринка с дочкой на пляже. Лялька в кокетливом купальнике в синий горошек, волосы вьются колечками — видно, купалась, они всегда от влажности у нее завиваются. Маринка еще не загорелая. И волосы длинные по плечам распущены.
Рита перевернула фотографию. Сзади Маринкиным торопливым почерком была нацарапано.
"Серенька! Европа — это полный облом!
А Франция — сказка про Красную Шапочку!
Завтра едем знакомиться с будущим мужем.
А пока загорали и купались. Живем в отеле, но завтра оттуда съезжаем, пока не знаю куда. По-французски знаю два слова — мерси" и пардон". Можешь себе представить, этого хватает!
Целуем тебя крепко, солнышко!
Мама и Лялька".
И в самом низу едва поместился след маленького Лялькиного ротика, вымазанного Маринкиной помадой.
М-н-да-а. Коротко и бестолково, но совершенно в Маринкином стиле.
Рита еще раз перечитала последнее письмо.
А вот оно — совершенно безликое, такое впечатление, что писал совсем другой человек. Но, может, так кажется из-за равнодушных компьютерных строчек?