Другое дело, что лично Гвальд не разделял подобной веры, ибо его тоже вскормили иные земли. Его взрастили отдалённые равнины, совсем чужбинные, где взгляды и убеждения народа разительно отличись от местных обычаев. И Гвальд сам считался чуточку инакомыслящим.
Закрыв было за собой хлипкую дверь, Гвальд вдруг поспешно вернулся, чтобы осыпать цирюльника новыми наставлениями:
— И не распускай по городу слухов о нашем сегодняшнем визите! Ты вообще никого не видел, понял, Ёминдаль?
— Я? А? Да? Что?
Старик уже вовсю орудовал ножницами и гребнем, а потому взялся оскорблённо взмахивать руками над головой подопечного и грозно шипеть в ответ:
— Что? Как можно, а? Да я — да никогда!
Гвальд расслабленно хмыкнул, после чего удалился.
Снаружи его дожидался свежий и солоноватый морской воздух, который по утрам частенько наводнял портовый район Исар-Динн. Однако, сейчас уже было далеко заполдень, «час кубков», как это время величалось столичными жителями, а по искривлённым переулкам по-прежнему продолжал гулять студёный бриз.
Как же это было приятно! Ветер сдувал все докучливые запахи, коими пропитались доки и пристань: будь то истлевающие водоросли или разлагающаяся рыба, смола или дёготь, пьянящий аромат от сотен заморских приправ или стойкий дурман гниющих досок — всё улетучилось. Горизонт обнажился от самой кромки мыса Кольфурны на западе до шпилей башен Янтарного дворца с противоположного края, и оставался кристально чистым. Ни лёгкой дымки над морем, ни серого марева над городом.
Только далеко на востоке, за желтовато-серым силуэтом Янтарного дворца, резиденции королей и места заседания царских советников — донгов, просматривалось нечто мрачное и пугающее. Тёмное, размытое пятно, словно угольная клякса на полупрозрачном полотне художника, написанном яркими, звенящими водными красками, зависло над красотами этого славного града как зловещий фон. Пятно, больше походящее на призрачное видение, нежели на нечто реальное, было напоминанием обо всём тревожном и сомнительном — о том, чем так «любили» отягчаться сердца свободных горожан даже когда столы их ломились от яств, а в очагах трещал огонь. Нынче, правда, в Исар-Диннах дела никогда не желали идти так, «как надо», да и пятно это, вообще-то, имело вполне вещественное обличие — то был мираж Дремлющего леса. Густой, непроходимый (или, вернее, непроплываемый — ибо лес был мангровым), он отваживал от своих владений всякого мореплавателя, всякого путника, в чём ему помогали и устрашающий внешний вид, и скверная репутация. Говорят, Дремучий лес кишит… а, впрочем, неважно!
Гвальд даже был не уверен, что видел лес с такого внушительного расстояния. В конечном итоге, в этот конкретный, данный момент — он здесь, на деревянной галерее портовых бань, обвитой плющом. Вот крепкие, но безыскусные перекрытия, отделяющие территорию здания от улицы, вот, недалеко от дверей, стоят две походные сумки и ещё какой-то узкий, прямоугольный ящик на кожаных лямках, которые и составляли скарб приятеля Гвальда. Хочешь устойчивости? Хватайся за мгновения, они надёжны. Они существуют в настоящем.
Вскоре дверь отворилась и сперва в проходе показался моложавый темноволосый мужчина, обзавёдшийся новой короткой стрижкой, но его мигом обогнал пронырливый низкорослый старичок. Пробегая мимо Гвальда, цирюльник малость поклонился ему, пробормотав на прощание:
— Исполнено, мастер Гвальд. Молчу-молчу.
— Ёминадаль, где ты? — раздался раздражённый вопль из соседней комнатушки.
— Бегу-бегу!
И, будто шустрая крыса, цирюльник скрылся за дверью прибежища следующего странника, почтенная фигура которого требовала особого отношения к себе.
— Удивительно, что никто не украл мои вещи. Здесь ведь без зазрений совести воруют даже честь, — провозгласил зеленоглазый парнишка, улыбаясь широко и лучезарно.
Его худощавое, но манящее лицо озарило весеннее солнце, будто отлитое из платины. Гвальд стоял, скрестив руки на груди и облокотившись на ограждение позади себя.
— Никто не посмел бы воровать у меня. А теперь пойдём, я угощу тебя выпивкой. Ты, верно, устал с дороги.