Размышления государственного человека были прерваны вернувшимся шофёром, который заглянул в салон и с сокрушённым видом пробормотал:
– Шеф, там это, значит… дерево упало на дорогу… Аккурат посерёдке легло. Никак его, заразу, не объедешь.
Иван Саныч чертыхнулся и уставил на водилу широко раскрытые, округлившиеся глаза.
– Так убери его к чёртовой матери! Чего ты ждёшь? И шевелись давай! Мне время дорого, некогда тут торчать.
Водитель горестно вздохнул и замотал головой.
– Так ствол здоровый, толстый! Мне одному его не сдвинуть. Никак! Я и так и эдак попробовал – нет, не поддаётся, стерва. Лежит, как влитой!.. Вот коли б мы вдвоём…
Иван Саныч насупился и процедил сквозь зубы:
– Твою мать!..
Его охватило сомнение: прилично ли будет ему, профессору, академику, депутату, гордости и славе отечественной науки и политики, вместе с каким-то шоферюгой тягать бревно на пустынной лесной дороге? Как это будет выглядеть со стороны? Очевидно, не очень презентабельно. Благо хоть, никто не увидит…
Он подумал было позвонить Лёше, чтобы тот прислал на выручку пару-тройку «бандерлогов», но тут же отказался от этой идеи – они отъехали от лагеря слишком далеко, и помощи пришлось бы ждать чересчур долго. А ему не терпелось поскорее оказаться в своём номере, сходить в душ, поужинать, выпить рюмочку хорошего армянского коньяка и упокоить своё утомлённое после долгого, напряжённого дня тело в мягкой тёплой постели. Но на дороге ко всему этому лежало это проклятое дерево, будто нарочно свалившееся именно на пути его следования… И Иван Саныч, поняв, что у него нет другого выхода, тяжко вздохнул, проворчал глухое ругательство и, бросив на смущённого водилу злобный взгляд, выбрался из машины.
Сосновый ствол, лежавший поперёк дороги, действительно оказался толстым и массивным, да к тому же был покрыт жёсткой окаменелой корой и густо усеян сухими ломкими ветками и колючей смолистой хвоей. Буйная лесная растительность с обеих боков подступала к нему вплотную, так что объехать его в самом деле не представлялось возможным. Выход был только один: поднапрячься и откатить ствол хоть немного в сторону, так, чтобы автомобиль мог как-нибудь обогнуть его.
Иван Саныч несколько секунд в задумчивости постоял перед этим неожиданным препятствием, брезгливо скривив лицо и продолжая сердито бубнить себе под нос. Шофёр, умом понимая, что он ни в чём не виноват, но тем не менее отчего-то чувствуя себя виновным, переводил выжидательный взгляд с так некстати рухнувшего здесь дерева на раздосадованного шефа и огорчённо покачивал головой.
Наконец Иван Саныч, уразумев, что от его грозного начальственного взора лежавшая сосна не сдвинется с места, пробурчал очередное ругательство и, мотнув головой водителю, приступил к павшему стволу.
– Давай, мать твою… Раз-два, взяли!
Попытка оказалась неудачной. Несмотря на их солидарные усилия, дерево поддалось лишь чуть-чуть, сдвинувшись на несколько сантиметров, не больше. Не помогли ни зычные, ободряющие окрики Ивана Саныча, ни отборный мат, которым он крыл безответного, подавленного водилу, не смевшего, естественно, не только ответить, но даже глаз поднять на раздражённого хозяина.
Выбившись из сил, они отступили от неподатливого ствола, оставшегося лежать на прежнем месте, и некоторое время стояли молча, отдуваясь и хмуро поглядывая по сторонам. При этом водитель продолжал прятать глаза и старался не смотреть на шефа, выражение лица которого явно не сулило ему ничего хорошего. Однако Иван Саныч, вопреки своему обыкновению, каким-то удивительным образом удержался от попрёков и брани и лишь с угрюмым видом дёрнул головой.
– А ну-ка давай ещё раз. Навались!
И вновь они напрягались всем телом, стонали, пыхтели, скрипели, пытаясь отпихнуть огромное тяжеленное дерево хотя бы настолько, чтобы могла проехать машина. И снова их отчаянные потуги остались почти без последствий. Мощный столетний ствол опять сдвинулся лишь самую малость, он будто врос в эту дорогу и не желал покидать её ни за что.
Вынужденные признать своё поражение в противоборстве с деревом, Иван Саныч и его водитель, утомлённые, вспотевшие, тяжело дышавшие, отступили на середину дороги и, озарённые ярким светом фар, взглянули друг на друга. Начальник – возмущённо, негодующе, горящим, испепеляющим взором, подчинённый – исподлобья, уныло, смиренно, по-прежнему осознавая свою невиновность, но при этом непроизвольно продолжая винить себя за что-то. Ведь раз начальство недовольно им, значит, в чём-то он всё-таки виноват, как же иначе…
– Ты что же, лапоть, другую дорогу не мог выбрать? – отдышавшись, прохрипел шеф, буравя шофёра острым, пронзительным, как шило, взглядом. – Какого хрена ты попёрся сюда?