Публика зашумела и заулюлюкала. Те, кто был за Лёшу, приветствовали его точный боксёрский удар восторженными криками и даже аплодисментами. Кирюхины сторонники, напротив, разочарованно взвыли, но, увидев немедленную молниеносную контратаку своего бойца, завопили ещё громче Лёшиных клакёров, подзадоривая его и подстрекая к решительным действиям.
Неизвестно, чем бы всё это кончилось, если бы в чересчур далеко зашедший конфликт, грозивший иметь непредсказуемые и, возможно, весьма печальные последствия, не вмешался Дима. Он с самого начала драки сохранял объективность, не сочувствовал, по крайней мере в открытую, ни Кирюхе, ни Лёше и глядел на их противоборство спокойно и невозмутимо, точно судья на ринге. Однако по мере развития событий, видя, что соперники и не думают останавливаться, а, наоборот, всё более ожесточаются и готовы, похоже, зайти слишком далеко, решил, что пришла пора вмешаться.
Тяжело вздохнув, Человек-Гора с усилием и явно без особой охоты поднялся с насиженного места и, приблизившись к дерущимся, схватил их своими огромными ручищами за шкирки и, словно расшалившихся котят, развёл в разные стороны. Те, слишком занятые друг другом, ослеплённые бешенством и, видимо, уже не замечавшие ничего вокруг, даже не поняли сначала, что произошло, и ещё несколько мгновений продолжали, уже вхолостую, размахивать кулаками и наскакивать один на другого. Но вырваться из могучих Диминых рук было не так-то просто, тем более что оба буяна были по сравнению с ним как поджарые, сухопарые волки рядом с жирным, необъятным медведем, способным одним движением раскидать их в стороны как щенков. Тем не менее, даже осознав тщетность своих усилий, чересчур разгорячённые, дышавшие взаимной ненавистью драчуны ещё какое-то время не могли уняться и, лишённые возможности колошматить друг друга, перешли к куда менее травматичной словесной перепалке, понося один одного на чём свет стоит и изрыгая порой такие замысловатые сложносочинённые ругательства, что привыкшие вроде бы ко всему слушатели только диву давались и внимали этому нескончаемому мутному звуковому потоку с широкими, довольными улыбками, точно мелодичной, услаждавшей слух музыке.
Дима, по-прежнему с безучастным, индифферентным, немного скучающим выражением, крепко держал неприятелей на безопасном расстоянии один от другого, не давая им сближаться и терпеливо выслушивая их грязную орально-анально-генитальную брань. И лишь когда они утомились и охрипли от воплей, он чуть ослабил свою железную хватку и спокойным, ровным голосом обратился к изнемогшим, потным, тяжело дышавшим соперникам:
– Ну что, петухи, всё, успокоились? Можно отпускать?
Внятного ответа не последовало. Кирюха и Лёша, сверля друг друга огненными, ненавидящими взорами, лишь гудели что-то неразборчивое, скрипели зубами и в бессильной ярости сжимали кулаки, которые уже не имели возможности пустить в ход.
Дима нахмурился и раздражённо встряхнул не очень крепких, но крайне агрессивных, буквально исходивших неутолимой злобой, раскалённых, как два кипящих чайника, противников.
– Я повторяю свой вопрос: вы угомонились наконец, или как? Мне некогда тут мирить вас. Я пьяный и спать хочу…
Внезапно Лёша, воспользовавшись тем, что Димина рука, державшая его за ворот куртки, ослабла ещё немного, сделал резкое движение, крутанулся вьюном и выскользнул на волю. Вернув себе свободу действий, он отбежал на несколько шагов, остановился по другую сторону костра и уже оттуда, тыча в своего врага пальцем и дрожа от возбуждения, впервые более-менее внятно высказал ему свои претензии, ставшие причиной побоища:
– Ты, тварь, мразь конченая, как ты посмел приставать к ней? Да ещё и угрожать?! Ты ведь отлично знаешь, недоносок, что она моя! Так какого хрена заришься на то, что не твоё и никогда твоим не было и не будет?
Кирюха, всё ещё остававшийся под Диминым игом, затрясся от бешенства и, размазывая по лицу продолжавшую струиться из разбитого носа кровь, возопил в ответ:
– Да пошёл ты в жопу, скотина! Гнида, пидор, сучара!.. Какая она нахрен твоя? С каких это пор? Ты что, бля, такой крутой мэн, что все тёлки твои? В зеркало на себя посмотри, уродец!
Лёша издевательски захохотал и, слегка приплясывая и хлопая себя ладонями по ляжкам, визгливо заверещал:
– А вот и моя! А вот и моя!.. Со мной ведь гуляла, со мной в город ездила. На моей тачке… А знаешь, чем мы там с ней занимались, на заднем сиденье? Подсказать или сам догадаешься? – И Лёша, показав противнику язык, опять залился тонким, захлёбывающимся, довольно противным смехом.