– Не ворчи, Паш, – прервал его сбивчивую нетрезвую болтовню Юра. – Спать ложись. Нам завтра… то есть уже сегодня рано вставать. Так что давай на боковую.
– Да, да, конечно, – не стал спорить Паша, кое-как стащив с себя куртку и бессильно растянувшись на своём ложе (о том, чтобы забраться в спальный мешок, разумеется, не могло быть и речи). – Как скажешь, дружбан. Тебе виднее… Буду спать… Может, завтра… а, да, сегодня уже… всё это кончится. И мы вернёмся домой… Хотелось бы верить…
Паша, уже в полусне, ещё какое-то время бубнел себе под нос что-то совсем уже невразумительное, глядя потухавшим, мутневшим взором на тонкую полупрозрачную стенку палатки, слегка тронутую далёким, едва уловимым, колеблющимся отблеском костра, возле которого он сидел только что. Казалось, этот слабый, почти неразличимый отсвет, долетавший сюда с другого конца лагеря, вот-вот погаснет вместе с породившим его огнём и стоянка археологов окончательно погрузится в глубокий, непроглядный мрак, давно уже затопивший всю округу своими плотными чёрными волнами.
Но не тут-то было. Глохнувший, сходивший на нет отблеск не только не погас, но совершенно неожиданно вспыхнул с новой, неведомо откуда взявшейся силой. А ещё через секунду полыхнул так мощно и ослепительно, что готовый уже заснуть Паша вздрогнул и удивлённо распахнул глаза.
Стена палатки была залита желтоватым мятущимся светом, как если бы огонь пылал прямо возле неё. Вся внутренность палатки, только что наполненная густой тьмой, мгновенно озарилась так ярко, что возможно стало различить всё, что в ней было. Паша, оглянувшись на своих соседей, увидел на их лицах то же, что было и на его лице, – изумление, смешанное с лёгким беспокойством.
– Это ещё что такое? – проговорил Юра, чуть нахмурясь. – Они там что, лагерь подпалили спьяну?
– Не думаю, – произнёс Паша. – Когда я уходил, все уже вроде угомонились…
Паша ещё говорил, однако его голос был прерван и заглушён донёсшимися извне громкими криками – протяжными и отрывистыми, пронзительными и глуховатыми, мужскими и женскими, извергшимися сразу из нескольких, а затем из нескольких десятков глоток и слившимися в массовый нестройный вопль. Вопль, в котором явственно прозвучал ужас. И который не прекратился, не стих, а продолжался, стремительно нарастая, усиливаясь, обрастая всё новыми криками, возгласами и визгами, то и дело вырывавшимися из общего гула и создававшими невообразимую, оглушительную какофонию, в которой уже ничего нельзя было разобрать. И почти одновременно к крикам добавились звуки движения, беготни, топот ног и ещё какие-то не поддававшиеся определению звуки.
И тут уже приятели встревожились и переполошились не на шутку, поняв, что произошло что-то исключительное, из ряда вон выходящее, явно посерьёзнее, чем переполох с Катей или приезд грозного начальника. С Паши мигом соскочила значительная часть хмеля, бродившего в его голове. Юра машинально сжал тёплую Маринину ладонь и заглянул в её блестящие недоумевающие глаза, в которых отражались и плясали огненные блики. А затем все они разом подхватились с места, не желая больше оставаться в неизвестности относительно того, что творилось в лагере.
И так же разом остановились и замерли, услышав новый звук, перекрывший и частично заглушивший все остальные. Звук, узнанный друзьями сразу же, слышанный ими уже не раз. Рёв зверя! Раскатистый, рокочущий, гулкий, всколыхнувший и потрясший всё вокруг. От которого вздрогнула, наверное, даже листва на деревьях. От которого замирало сердце и стыла кровь в жилах. И, что самое главное, донёсшийся на этот раз не из бескрайних лесных просторов, как эхо чего-то бесконечно далёкого и непостижимого, а раздавшийся очень близко, буквально в двух шагах от них, за тонкими стенами их палатки.
Они поглядели друг на друга. Лица у обоих были белее снега. У Паши нервно задёргалась правая щека.
– Эт-то он… – с усилием выдавил он застрявшие в горле слова.
Юра молча кивнул, ещё крепче стиснул кисть Марины, точно боялся выпустить её из рук, снова взглянул в её непонимающее, встревоженное лицо и, желая успокоить её, попытался улыбнуться. Но, видимо, это получилось у него плохо, потому что её лицо выразило ещё большее беспокойство и почти страх.
– Что происходит, Юра? – спросила она тихим, дрогнувшим голосом. – Я ничего не понимаю. И… я боюсь.
– Да я сам щас обосрусь! – простонал бледный как смерть Паша, вздрогнув и весь сжавшись от ещё одного зычного рыка, прогремевшего где-то совсем рядом. – Чувствую, крышка нам всем!.. Полный п…