Неизвестный, как только машина тронулась и устремилась вдаль, остановился и смотрел ей вслед, шумно дыша и посверкивая глазами. Затем, после того как «пазик» пропал во тьме и заглох вдалеке его шум, глухо прорычал и уронил взгляд себе под ноги, на валявшееся на обочине недвижимое тело Палыча, похожее в потёмках на какой-то бесформенный ком. И глядел на него минуту-другую, раздувая ноздри и хмуря низкий морщинистый лоб. Вероятно, в эти мгновения судьба незадачливого водилы висела на волоске…
Но Палыч, на его счастье, так об этом и не узнал. Очевидно, у пьяниц и шоферов есть свой бог, заботящийся о них и оберегающий их в опасных ситуациях. Неизвестно, что бы сделал с мирно почивавшим водителем застывший над ним мохнатый великан, если бы его внимание не было вдруг отвлечено. Услышав за своей спиной протяжные, заунывные возгласы и завывания, он обернулся и увидел бродившую среди догоравших палаток одинокую фигуру в мятых шортах и с палкой в руке. Это был Рыгорыч. К этому времени все остальные обитатели бывшего лагеря, видимо придя наконец в себя и уяснив, что надо спасать свои жизни, разбежались кто куда и место, где ещё совсем недавно было так шумно и весело, обезлюдело. Остались только те, кому уже не нужно было спасаться; их безжизненные, исковерканные тела были разбросаны вдоль тропинки от костра к дороге, по которой двигался, шествуя по лагерю, их убийца.
И почему-то остался Рыгорыч. Полуобнажённый, босой, сжимая в руке длинную суковатую палку, он, как потерянный, чуть пошатываясь, слонялся среди тлевших и дымившихся обломков погибшей археологической стоянки, озаряемый слабевшими отблесками затухавшего пожара и периодически вспыхивавшими молниями. Останавливался перед трупами, внимательно осматривал их, тыкал в них своей палкой, что-то бормоча и покачивая головой, после чего вскидывал руки кверху и испускал громкий горестный вопль, которому порой вторил гремевший с неба гром. И было в этой картине что-то настолько тоскливое и зловещее, что при виде её, наверное, стало бы не по себе даже самому чёрствому и бессердечному наблюдателю.
Но только не тому, кто сделал всё это. Он смотрел на дело своих рук совершенно равнодушно и безучастно, как на нечто обычное и будничное. Как зверь смотрит на убитую им добычу. Как профессиональный, привыкший к своему страшному ремеслу палач – на свою жертву. Ни тени какого-либо чувства или эмоции не промелькнуло в его глазах, непроницаемых и холодных, как лёд. Ни единым жестом не выдал он того, что ощущал в этот момент. Стоял неподвижно, вытянувшись во весь свой колоссальный рост и свесив руки вдоль туловища, возвышаясь посреди пустынной дороги как громоздкое диковинное изваяние, точно какой-то страховидный языческий идол, призванный одним своим видом вселять дремучий, подсознательный ужас, подспудно живущий в сердцах людей.
Рыгорыч между тем, по-прежнему горько вздыхая и тряся головой, стеная и порой подвывая, вышел на дорогу и, увидев застывшего там, как истукан, незнакомца, воззрился на него широко раскрытыми мутноватыми глазами. В них не было страха, с каким люди обычно смотрели на это инфернальное, похожее на дурной сон порождение тьмы, с каким и сам Рыгорыч ещё несколько минут назад смотрел на него. Но страх вдруг прошёл, растворившись без остатка в нахлынувшем могучей, всесокрушающей волной потоке безумия, и теперь полуголый козлобородый археолог, оставшийся один на один с чудовищным зверообразным убийцей, глядел на него лишь с искренним, прямо-таки детским изумлением, со смесью восхищения и робости.
Затем глаза его померкли, а в чертах появилось характерное для сумасшедших бездумное, отрешённое выражение. Он отвернулся от неизвестного и окинул взглядом курившееся, усеянное трупами пепелище, на пространстве которого то тут, то там змеились разрозненные, понемногу затухавшие огоньки. И сморщенное, вдруг резко постаревшее лицо Рыгорыча неожиданно исказилось умильной, блаженной улыбкой, глаза загорелись ясным нездешним светом, а из полуоткрытого, искривлённого рта полилась причудливая, ему одному понятная песня:
– Дети Ярославовы, встава-айте!.. Вставайте, сони, царство божие проспи-ите… Что ж вы разлеглись, ленивцы? Встава-айте!..
И, продолжая напевать это разбитым, дребезжащим, временами обрывавшимся голосом, он развернулся и, опираясь на свою палку как на посох, шаткой, неверной походкой побрёл в темноту, озаряемый иногда стальными всполохами молнии.
Неизвестный, как и прежде, холодно и безразлично посмотрел ему вслед, а затем таким же бесстрастным, ничего не выражавшим взглядом обозрел место, где ещё час назад кипела и бурлила жизнь, гремел несмолкаемый хор голосов, разыгрывались свои драмы и комедии, а теперь царили гробовая тишина, запустение и разруха. Точно смертельный ураган пронёсся над буйным, жизнерадостным и безалаберным студенческим стойбищем, оставив после себя обугленные обломки, обгорелые деревья и почернелую землю, заваленную мёртвыми телами тех, кто, ложась накануне спать, никак не ожидал встретить этой ночью свою смерть. А виновник всего этого стоял и смотрел на своё кровавое дело так, словно это совершенно его не касалось.