Упоминания офицерской чести вызвало у Кострова горькую усмешку, и он, в свою очередь, стебанулся:
— Гражданин майор! У вас текста Конституции случайно нет? Положите на него ладонь и поклянитесь.
Иванько подкола не понял и с серьезным видом, положив руку на Уголовный кодекс, торжественно произнес:
— Клянусь!
Являясь к мусорам, Макарыч руководствовался следующими доводами: во-первых, следствие, не выяснив всех обстоятельств, могло сколько угодно долго держать захваченных парней за решеткой, по крайней мере, о подобных случаях старикаша был наслышан; во-вторых, со слов адвоката, Равиль проявлял инициативу и отвечал на вопросы, на которые ответ мог быть только один: «не помню», или вообще молчал. Папка по делу обрастала бесполезными бумагами, но принимала внушительный вид и затрудняла действия по развалу следствия.
Всем известно, как прокуроры изучают материалы, если вообще к ним притрагиваются, в крайнем случае; оценивая стопки бумаг по толщине и на вес, продлевают санкции, не листая, а тем более не читая.
В-третьих, у Макарыча были свои понятия о кодексе чести. Если на «чехов» ему было по большому счету наплевать, то перед татарином и Вадимом он чувствовал себя неловко, находясь на свободе и не подтвердив своими показаниями их версии о невиновности.
В-четвертых, зачем скрываться, если исход известен заранее, и, в крайнем случае на суде, дело развалится. А беглецу в момент задержания в суматохе гнилые мусора могут в карманы наркоту, патроны или у кого-нибудь краденый кошелек сунуть. Такие подлянки тоже нередко встречаются в «правохоронительной» практике силовых структур. Доказывай потом, что не ишак…
Поправьте автора, господа офицеры, если он ошибается. Подискутируем и припомним многочисленные случаи невинно осужденных, даже на смерть… Молчите? Лень лишний раз ягодицы поднять? Или как?..
Славные майоры встретили Кострова у одного из многочисленных подъездов знаменитого дома, из окон которого, поговаривали, вся Сибирь как на ладони видна. Пройдя по длинным коридорам, по галерам с камерами предварительного заключения, открыв и захлопнув за собой охраняемые железные двери, разделяющие два криминальных мира на тех, кто уже сидит, и тех, кто сажает, но пока не сел; все трое добрались до мрачного кабинета, пропахшего водкой и селедкой. И еще чем-то, но, кажется, не только мочой.
Сели на три затрепанных, много повидавших стула и смотрят. Он на них, а они своими отвисшими подбородками на него. Все трое ворюги конченые, хотя и разной масти, да и принципов.
Эти этого, пользуясь властью и служебным положением, трахать собрались, в переносном смысле, конечно. Но и этот ко всему готов, по глазам видно, унижений никогда не забудет. Вернет с лихвой, некоторые враги на своей шкуре проверили. Бывают такие парни, надеюсь, читатель не сомневается.
Так и получается у нас, в России, все друг друга трахают поочередно, в зависимости от обстоятельств и преимущества в силе, а страна поэтому в полном дерьме и из дерьма выбраться не может…
Тем не менее общение началось, допросом нельзя назвать — никаких протоколов не заполнялось, но и беседой тоже — слишком не равное было положение между общающимися.
Начал Татарчук, изображая следователя жестокого:
— Напрасно вы так спокойны, Андрей Дмитриевич! Камера для вас уже подготовлена. Но мы можем договориться, если разговор будет откровенный.
— Можем, для этого и пришел, — скрывая волнение, ответил Макарыч и задал вопрос: — Хотелось бы узнать, в чем меня подозревают?
— Потерпевший указывает, что вы с гражданином Равилем Тутаевым и еще двумя неизвестными вымогали у него сорок тысяч долларов, которые он вам по частям и передал, а также вы забрали у него так называемые крышные две тысячи и пятьсот долларов отобрали силой, — повторил Иванько часть заявления Чернявенького в отношении Кострова. Об отобранных деньгах из сейфа Репкина терпила, естественно, не заикался.
— У потерпевшего, конечно, есть расписки? — вопрошал старикаша, даже в таких условиях не упуская возможности поглумиться над операми.
Татарчук понял стеб и заорал:
— Ты, че, сука, дурку валяешь, или для начала тебя наручниками к батарее пристегнуть?..
— Ага, — незамедлительно среагировал Макарыч, — и по почкам, и по почкам ногами… Давайте придерживаться договоренности, господа офицеры, по-моему, вы не на Коране клятву давали! Или как?.. — И после паузы с вызовом добавил: — И на «вы», если хотите продолжить беседу. Инквизиция меня не пугает, не мальчик-первоходка. Ты, майор, представления не имеешь, сколько дерьма за свои сорок шесть я видел!.. — И выругался по-русски.
Более вежливый Иванько, играющий роль доброго, после минуты молчания продолжил:
— Напрасно вы так, Андрей Дмитриевич, показания Чернявенького подтверждаются допросами свидетелей, его матерью, женой и тестем — судьей Репкиным. А самое главное, вашим подельником — Тутаевым. Он уже написал явку с повинной. Что вы на это скажете?
Насчет Катерины и Наташки это можно было утверждать, хотя что они могли знать? Разве что Макарыч однажды получил двадцатку, используя Катю для страховки. Но о Репкине и Равиле опер упомянул зря. Татарин много чего болтал на допросах лишнего, но вины, а это доподлинно было известно от адвоката, не признавал. И наоборот, гнал на Чернявенького, что давал ему в долг чуть ли не ежедневно, от жалости.
Репкину под каким-либо видом участвовать в расследовании, было смерти подобно. Макарыч это просчитал заранее и был прав. Интуиция его не обманула. Василий Иванович у следователя был и устроил там истерику, что у ничего не знающего человека отнимают драгоценное время, а зять, который на него ссылается, — обыкновенный проходимец; что никакого Кострова в глаза не видел и не понимает, зачем его вызвали, и о чем речь. И топал ногами, ссылаясь на судейскую неприкосновенность. Ну что ж, разумная позиция взяточника…
На вопрос «доброго» майора старикаша ответил вопросом:
— Господин Иванько, а потерпевший не указывал источники получения денег, вы, по-моему, говорили о сумме более сорока тысяч долларов? Где молодой парень, только выйдя из тюрьмы, мог взять такую сумму? — Сам старикаша знал происхождение денег, можно сказать, из первоисточника — общака кротовской группировки, сейфа Репкина и гостиницы «Прибой». Макарычу было интересно, что же придумают толстые опера.
Всю сознательную жизнь проработавшие в теплом блатном местечке, несостоявшиеся подполковники явно не знали азов оперативной работы в отличие от рубоповцев или сотрудников уголовного розыска, которые не позволили бы задавать подозреваемому провокационные вопросы, а тем более отвечать на них.
Но наши «правохранители», искушенные в общении с жалкими спекулянтами, впервые допрашивали профессионального представителя криминального мира, первый допрос которого состоялся в те далекие времена, когда будущие майоры бегали в коротеньких штанишках с лямочками, хотя и самому-комбинатору тогда было не более двенадцати лет, но об этом, может быть, автор поведает в другой повести…
Что же ответил Иванько, из допрашивающего превращаясь в допрашиваемого? Надо сказать, придумал, хотя сам не знал откуда, если с прохиндея Чернявенького, кроме трех косарей, никакой другой информации о нем, расплывшись в благодарности, получить постеснялся.
— У Юрия Николаевича был давнишний счет в «Астро-банке». Там он и получил отданные вам деньги, — соврал ст. опер. уп.
— Не уточните, какого числа? — не унимался Макарыч.
— Двадцать первого, — ляпнул Иванько от фонаря, они с Татарчуком в очко дулись до прихода Кострова.
— Разве банки работают в воскресенье? — Несмотря на реальный шанс к концу разговора оказаться в камере, мозги у бандита работали как компьютер.