Некстати вспомнилась записка с одним-единственным словом. Он давно разузнал, где находится Рейкхольт: на западе от столицы. Там жила богатая не то вдова, не то старая дева — Сигюн Сигхтрюгдоттир. Отчество ничего не сказало пришельцу из далекого прошлого, а придворные описывали Сигюн как зрелую женщину с типичной для асиньи внешностью, белокурую и голубоглазую. Значит, черноволосая незнакомка, нацарапавшая на записке название хутора, служит ей и, возможно, сопровождает. Гринольв поспрашивал о наперснице, но все утверждали, что Сигюн если и приезжает во дворец на торжественные приемы, то всегда одна: свиту она размещает на постоялых дворах. По крайней мере, ее сопровождения никто не видел: ни одной служанки или рабыни.
В столь глупые слухи Гринольв не верил, но допускал, что таинственное видение написало первое попавшееся слово и что он зря потревожит благородную асинью. Однако положение при дворе спасет его от любых случайностей и беспочвенных обвинений.
Рано утром одиннадцатого дня солнечного месяца он в одиночестве оседлал коня направился к таинственному хутору, оставив вместо себя одного из выращенных когда-то детей. Погода стояла прекрасная: светило солнце, дул теплый ветер, вызывая на море легкие барашки. Гринольв наслаждался конной прогулкой и чуть не проехал нужный поворот — камень с соответствующей надписью почти полностью зарос лишайником. Дорога сузилась и увела Гринольва от моря. Вскоре перед ним раскинулась небольшая долина, а в ней хутор с огромным загоном для скота, пустующий летом, обновленными пристройками, поросшими травой, и длинным одноэтажным домом, сложенным из камня. Хозяйство окружал низкий, но крепкий забор. Везде чувствовалась мужская рука, хотя во дворе не было ни домочадцев, ни работников, а из крыши не шел дым. Все были либо на полях, либо на вырубке.
Гринольв спешился, привязал коня к ограде и в мгновение ока преодолел расстояние, отделявшее его от входа. Громкий стук — копошение за дверью — и вот она приоткрывается, являя миру… Обычную асинью! Ни один мускул не дрогнул на лице Гринольва, когда он увидел женщину средних лет в традиционном черном суконном платье, отделанном бархатом, с головным убором в форме закрученного чепца, из-под которого выбивались белокурые пряди. Округлое личико, не до конца утратившее детскую непосредственность, лучистые глаза, нос с едва заметной горбинкой — ни внешностью, ни возрастом, ни предпочтениями в одежде незнакомка ничуть не походила на ту, которую Гринольв помнил. И все же на лице женщины не было написано удивления или настороженности, которые всегда появляются, если открываешь дверь нежданному гостю.
— Здравствуй! — произнесла Сигюн, улыбнувшись неестественно белозубой улыбкой. — Ты приехал один? Проходи, присаживайся.
Гринольва дважды просить не пришлось. Он пересек порог, отметив царящую в доме тишину. Здесь точно никого не было, если только обитатели намеренно не затаились.
Просторное помещение, казавшееся единственным во всем доме за неимением видимых дверей и перегородок, явно не являлось таковым — уж слишком длинным был дом снаружи. Несмотря на большие размеры и маленькие окна, приемная зала оказалась очень светлой: вдоль стен стояли дорогие свечи, а открытые настежь окна с вынутыми летом рамами пропускали полуденные солнечные лучи — они оставляли яркие пятна на каменных стенах, испещренных защитным орнаментом. В центре стоял массивный не разбираемый стол, рассчитанный не более, чем на шесть-восемь асов — слишком мало для поддержания столь большого хутора.
Осматривая комнату, Гринольв старался не упускать из поля зрения Сигюн, которая успела закрыть дверь и поставить на стол бутылку иномирского пойла. Пить в незнакомой компании Гринольв не собирался. Даже если Сигюн была магом и специально ради него изменила внешность на поединке, у нее должна быть какая-то цель, наверняка далекая от детских забав.
— Ты исчезла очень быстро, оставив мне это, — Гринольв достал из-за пазухи смятую записку с полустершимися рунами. — Это предназначалось мне?
— Я дала это тебе, — кивнула Сигюн, присаживаясь напротив. Не рядом, а именно напротив: как равная, готовая к борьбе, только вот Гринольв никогда не сражался с женщинами.
— Ты не ответила на мой вопрос, — заметил он, буквально прожигая Сигюн взглядом. Он уверился, что дома никого нет, опасаться стоит только хозяйку. Кем бы она ни была, пусть даже настоящей ведьмой, на нем множество защитных амулетов, он сможет защитить себя, в худшем случае — размозжить кулаком череп, только вот ехал он сюда не ради еще одного поединка.
— Разве нам стоило беседовать в толпе? — Сигюн наклонила голову, и было в этом жесте что-то неуловимо знакомое.
— Славославящая меня толпа абсолютно безопасна, — откликнулся Гринольв, перебирая в памяти давно почивших знакомых. — Я слушаю тебя.
— Это у тебя скорее есть вопросы ко мне, — снова улыбнулась Сигюн, обнажая зубы, сияющие, словно жемчужины на дне моря: таких белых зубов в Асгарде отродясь не водилось. — У меня к тебе вопросов особо нет. Я примерно знаю историю твоего пробуждения.
Пробуждения… Таки привет из прошлого… Родственница? Быть может, дочь? Или все же драуг, принявший обличье асиньи? Гринольв не любил загадки, особенно когда их задавали ему.
— Какую роль в нем играла ты?
— Никакую. Я не знала, где ты, — Сигюн, забывшись, намотала белокурый локон на указательный палец. Слишком характерный жест. И наклон головы. И эти неестественно белые зубы. Голос. Манера речи. Четкий образ. Гадкий утенок среди лебедей или…
— Значит, ты… Исгерд? — имя само сорвалось с губ. Что было иллюзией: видение на боях или нынешний облик — неважно. Можно изменить внешность и одежду, но не манеру речи. Тысячелетия назад девчонка исчезла и, по мнению Орма, погибла всего за несколько столетий до вынужденного сна Гринольва. Он слишком хорошо ее помнил и узнавал в небрежных движениях пускай и совершенно иного тела.
— Ты сразу узнал меня, — Сигюн легко улыбнулась и прикрыла глаза, меняя сущность. Теперь перед Гринольвом сидела очень странная женщина, насквозь фальшивая. Это должна было быть старуха, разменявшая больше трех тысячелетий, но язык не поворачивался так ее назвать. Она сняла чепец, и ее волнистые волосы неестественного иссиня-черного оттенка рассыпались по плечам, обрамляя лицо с чистой светящейся кожей. Оно было почти лишено морщин, неизменных спутниц женщин, проживших три с половиной тысячелетия, но все же заострившиеся черты лица и тонкие губы указывали на зрелый возраст — когда-то очаровательной детской пухлости не было и в помине, а изящно изогнутые смоляные брови придавали выражение некоторой надменности, или, по крайней мере, превосходства. Стройный прежде стан не походил ни на девичий, ни на старческий. Одежда сильно искажала восприятие фигуры, но осанка, плоский живот и широкие плечи выдавали бывалого воина. А руки! — место натруженных мозолистых ладоней и узловатых пальцев с короткими серыми ногтями занимали розовые, ухоженные, с мягкой кожей — как у царицы или маленьких девочек, не привыкших работать руками. Время исказило, но почти не состарило черты той, которую Гринольв помнил ребенком, и не стерло с лица гетерохромию: правый голубой глаз сверкал столь же ярко, сколь и левый зеленый. Они были тусклыми до эксперимента, стали неестественно яркими после да такими и остались. Гринольв почти привык к тому, что все, кого он помнил детьми, превратились в ходячие развалины за две с половиной тысячи зим, но метаморфозам воспитанницы Орма не мог найти объяснения.
— Это… очередная иллюзия? — сухо поинтересовался он.
— Отнюдь. Иллюзия — только та внешность, которую знает весь Асгард. То, что ты видишь сейчас — настоящее, — женщина ненадолго замолчала, задумавшись. — Я удивлена, что ты узнал меня, если честно, — в голосе не было ни намека на старческую слабость. — Хагалар так и не смог, хотя мы с ним знакомы уже несколько столетий.
— Меня это не удивляет, — Гринольв старался сохранять хладнокровие. Еще один привет из прошлого: неожиданный, но приятный. Иса, или Птичка, как ее называл Орм, была всеобщей любимицей и единственной выжившей жертвой чудовищного эксперимента, что учинил друг задолго до побега Арнульва.
— Меня уже тоже, — ведьма вернула себе прежний облик — чужой, но привычный, а потому приятный глазу. Как неестественно и дико смотрелись знакомые движения чужого тела. Сигюн ловко налила в кубок мед, держа тяжелую бутыль одной рукой. Гринольв пить не стал.