— Идем, — Сигюн аккуратно спускалась и махала рукой, привлекая внимание местных жителей.
— Стой! — резкий выкрик был столь грозен, что даже ветер стих, подчинившись нежданному приказу. Сигюн непроизвольно остановилась и чуть не упала, запутавшись в высокой траве.
— Почему?
Одно-единственное слово. Разворот. Взгляд глаза в глаза. Впервые в жизни Гринольв опустил голову первым.
— Верни меня в Асгард, — не приказ, просьба, чуть не мольба, пусть и высказанная отрывисто, хрипло. — И поклянись, что никогда не скажешь Орму, что я жив.
Последние едва слышные слова унес стихший было ветер. Сигюн, отчаянно пытавшаяся выпутаться из ползучих растений, не узнавала Гринольва.
— Он всю жизнь корил себя за твою смерть, — начала она, но закончить не успела.
— Поклянись! — еще один рык, напоминавший крик раненого зверя. — Ты никогда не скажешь ему обо мне. Никогда.
И он отвернулся. Отвернулся от дома, куда его тянуло, словно магнитом. Первые шаги на противоположную сторону холма были тяжелы. Он мог обернуться. Мог броситься к дому, вырывая с корнем ползучие растения и наступая кожаными сапогами на ядовитых гадов, коварно прячущихся в траве. Он мог увидеть… выжившего из ума старика, у которого разорвется сердце, если он встретит своего друга не просто живым, а еще и молодым. Гринольв слишком отчетливо помнил Орма. Сперва мальчишкой, потом юношей, и, наконец, зрелым мужчиной. Женитьба, нескончаемые должности, признание его гения, положение при дворе, членство в совете Одина. Орм рос на его глазах, как и он сам рос на глазах Орма. Орм не был приятелем, не был лучшим другом, он был неотрывной обязательной частью жизни Гринольва, хотя обряд побратимства они так и не провели. Орм был единственным, кому Гринольв бесконечно доверял, и единственным, кого Гринольв ждал, когда Арнульв запер его подле лабиринта. Все могли бросить его, но только не Орм. Орм бы нашел. В лепешку бы расшибся, пожертвовал жизнью, но нашел. И, погружая себя в сон, Гринольв знал, что очнется через пару зим благодаря Орму. И ничто в жизни не успеет перемениться.
Он не желал пробуждаться две с половиной тысячи лет спустя, он не собирался переживать свой век. Вчерашняя девчонка стала умудренной годами царицей, вся свита Одина казнена, а из знакомых остался только молчаливый Хеймдаль, который вовсе не живет, а только наблюдает за жизнью. Гринольв не желал себе жизни в чужом мире, но еще больше не желал видеть Орма: сморщенного, сгорбленного, беззубого — предателя Асгарда. Ведь все, кто не предал Асгард, погибли на виселице. Только трусы спаслись, и Гринольв не хотел признавать и узнавать, что его лучший друг оказался тем самым трусом и заклейменным предателем.
— Поклянись, — повторил он в очередной раз, когда Сигюн с трудом догнала его и перенесла в Асгард.
— Клянусь, — отозвалась она с явным упреком в голосе. — Я не сказала Орму раньше, хотела сделать сюрприз. И не скажу, но… Ты, правда, очень дорог ему. До сих пор. Он вспоминает тебя, он корит себя за твою смерть. Как ты не понимаешь, как тяжело ему жить с этим бременем!
— Асы так долго не живут, — жестокие слова сами слетели с губ. — Он прожил дольше, чем все его ровесники, так что душевные терзания не слишком-то… — Гринольв оборвал сам себя: он и так сказал слишком многое. — Я рад был встретить тебя. Зови на помощь, если придет нужда.
— Не мне нужна помощь, а тебе! — дерзко воскликнула Сигюн, но Гринольв уже вышел из дома и отвязал лошадь от жерди. Он бежал. Полководец, ни разу не повернувшийся спиной к врагу, бежал от собственного прошлого, которое смотрело ему вслед расширившимися фальшивыми голубыми глазами. Гринольв клялся себе, что никогда больше не приедет на хутор, но понимал, что разорвет клятву прежде, чем отпразднует очередной день рождения.
Лишь отъехав на достаточное расстояние, лишь оставшись в полном одиночестве, он слез с коня и подошел к берегу моря. Черный песок скрипел под крепкими сапогами. Никогда прежде он не испытывал такого страстного желания искупаться в вечно холодном море, смыть с себя пот Ванахейма, смыть воспоминания, которые теперь, казалось, навеки поселятся в его душе. Смыть образ Орма — весельчака и балагура, любителя женщин и хорошей выпивки, советника Одина, ученого и целителя. Мужчина, задорно смеявшийся очередной шутке из страны грез, давно мертв, остался лишь дряхлый, выживший из ума старик. И хотя Гринольв был уверен, что его внезапное появление вызовет разрыв сердца у друга, всё же в гораздо большей степени он беспокоился о собственном сердце. Даже мальчишка, случайно пленивший его, успел состариться, что уж говорить о том, кто был гораздо старше Арнульва…
Гринольв плавал в холодном море, прокручивая в голове воспоминания давно минувших дней, на которые повесил замок в день пробуждения. Нет смысла жить прошлым, надо приспосабливаться к настоящему, к нынешнему миру, пока Один снова не усыпит его, пускай и не своими руками.
Но он не мог. Прошлое сметало все границы. Он был счастлив там — две с половиной тысячи зим назад — и он отдал бы всё за то, чтобы вернуться в свое время.
====== Глава 118 ======
Подготовка к переговорам заняла больше времени, чем Локи рассчитывал. И хотя он привык работать ночью, а спать утром, в этот раз пришлось поступиться удобством, чтобы не клевать носом при встрече с высокими гостями, пускай царевич до последнего надеялся, что переговоры и тайные заговоры существуют только в воображении окончательно свихнувшегося жадного до власти Хагалара.
Бумаги проясняли многое. Подчиненные миры не уничтожили застрявших на их территориях асов и даже не арестовали. Напротив, из-за Хеймдаля им оказывали всевозможные почести и обещали неприкосновенность. Всевидящий страж не сводил глаз с делегаций и боевых подразделений, и пускай Асгард мгновенно не придет на помощь, впоследствии незадачливые убийцы жестоко поплатятся. Посольства не трогали, но мягко убрали с политической арены. Высокопоставленные асы не замечали, что творилось прямо у них под носом. Зато поселенцы легко втерлись в доверие и разузнали достаточно.
Ванахейм вроде как с нетерпением ждал починки Радужного Моста. Пока армия Асгарда хранила покой оседлых жителей, торгующих снедью почти со всеми мирами Иггдрасиля, кочевые племена не смели устраивать налеты, но теперь не знали ни меры, ни жалости. Местных войск не хватало для поддержания порядка. Ванахейм был готов на всё, только бы кочевники прекратили набеги и на его территории не развернулись боевые лагеря великанов или альвов. По крайней мере, так ваны декламировали, и им сложно было декламировать что-то иное после приснопамятного обмена заложниками. Однако полностью Хагалар не доверял даже им.
Етунхейм был ослаблен атакой Радужного Моста и пребывал в плачевном состоянии. Нифльхейм и Муспельхейм всегда поддерживали своё совместное детище, но тут уж посольство Одина постаралось на славу и за тысячу зим не позволило Етунхейму выйти из жалкого полуразрушенного положения: многоходовые интриги, подставные убийства и компрометирование послов потенциально дружественных Ётунхейму миров — с детства Локи изучал сложные контретунхеймские многоходовки, на которые были брошены лучшие умы Асгарда. Только вот теперь интриговать некому: атака Радужного Моста погубила не только множество етунов, но и почти всех членов посольства, и не разобраться сейчас, действительно ли асы оказались не в то время не в том месте, или етуны воспользовались неразберихой, чтобы под шумок убить неприкосновенных врагов? До правды не докопались даже поселенцы. После исчезновения Лафея новым царем стал один из его младших братьев, получивший то же имя, что и предшественник. Он был не слишком силен в политике и экономике и с готовностью последовал бы за Нифльхеймом, если бы тот обеспечил возрождение угасающей нации. Хагалар утверждал, что обещаниями помощи Етунхейму можно купить дружбу сразу всех великанов. При нескольких правильных шагах Асгард сблизится с Етунхеймом и получит те немногие технологии, что етуны еще не утратили.
Нифльхейм с начала времен выступал против Муспельхейма, и их нынешнее шаткое перемирие держалось на ненависти к Асгарду и поддержке Етунхейма. Хагалар напирал на то, что именно инеистых и огненных великанов в первую очередь стоит рассорить. По-настоящему они объединялись только однажды ради заселения Ётунхейма. С тех пор ни одно их совместное начинание не имело успеха, поскольку Нифльхейм хранил Семя Жизни, а пророчество гласило, что именно муспели его уничтожат. Также мистически настроенные инеистые великаны, в отличие от огненных, видели в неожиданном рождении Локи «чудо», знамение, которому уготованы великие дела, и это заблуждение играло на руку и поселению, и царской семье.