Только благодаря «Лолите» Набоков стал всемирно известным писателем. Замысел будущей книги проницательный читатель найдет уже в романе «Дар» (1937). Примерный сюжет вложен в уста пошлейшего Бориса Ивановича Щеголева, который делится им с героем романа, молодым литератором: «Эх, кабы у меня было времячко, я бы такой роман накатал… Из настоящей жизни. Вот представьте себе такую историю: старый пес, — но еще в соку, с огнем, с жаждой счастья, — знакомится с вдовицей, а у нее дочка, совсем еще девочка, — знаете, когда еще ничего не оформилось, а уже ходит так, что с ума сойти… И вот, недолго Думая, он, видите ли, на вдовице женится. Хорошо-с. Вот, зажили втроем. Тут можно без конца описывать — соблазн, вечную пыточку, зуд, безумную надежду… А? Чувствуете трагедию Достоевского?»
Сам Набоков, то ли по забывчивости, то ли намеренно путая карты, впоследствии уверял, что впервые замысел «Лолиты» возник у него в конце 1939 — начале 1940 года. Тогда же был написан на схожий сюжет небольшой рассказ, который перед отъездом в Америку Набоков читал в узком кругу друзей, потом рассказ пропал и только недавно был опубликован на Западе. Во всяком случае, начиная с 1949 года Набоков упорно трудится над «Лолитой», что видно по его переписке с американским литературоведом Э. Уилсоном, и возлагает на нее большие надежды, хотя работа идет нелегко, и даже известен эпизод (может быть, выдумка самого автора, играющего «в Гоголя»): Набоков несет выбрасывать рукопись на помойку, но его чуткая жена спасает ее от уничтожения.
Работа над «Лолитой» велась параллельно работе над переводом на английский язык «Евгения Онегина» и подробными комментариями к нему (1950–1957), что побудило некоторых исследователей искать параллели между двумя романами: письмо Татьяны к Онегину и — матери Лолиты к Г. Г.; верность Лолиты своему глухому мужу в духе верности Татьяны, и т. д. Благополучно завершенная рукопись книги легла на столы четырех крупнейших американских издателей, которые единодушно отвергли ее. Тогда, весной 1955 года, литературный агент Набокова отправил «Лолиту» в Париж, в небольшое англоязычное издательство «Олимпия-пресс», известное в ту пору своими публикациями запрещенных в англоязычном мире произведений Генри Миллера, Маркиза де Сада и других «эротических» авторов; продукция издательства предназначалась в основном для английских и американских туристов.
Издательство вызвалось опубликовать «Лолиту», хотя сознавало, что книга «слишком совершенна», чтобы иметь коммерческий успех. Так поначалу и вышло: публикация в сентябре 1955 года прошла незамеченной, книга не распродавалась.
И вдруг — скандал. Дело в том, что известный английский писатель, католик Грэм Грин на страницах «Санди тайме» назвал «Лолиту» одной из трех лучших книг 1955 года. На это немедленно последовала реплика «Санди экспресс», в которой некий пылкий публицист объявил «Лолиту» «откровенной, невоздержанной порнографией».
За этим последовал издательский скандал во Франции, парламентский скандал в Англии… В результате «Лолита», изданная наконец в Америке, возглавляла список общенациональных бестселлеров в течение нескольких месяцев, пока ее не сменил… «Доктор Живаго».
У нас я знаю, по меньшей мере, три крайних прочтения «Лолиты». Одно — «прокурорское»: еще совсем недавно «Лолита» была опасной книгой, ее «хранение и распространение» расценивалось как криминал. Другое — консервативно «культурологическое»: один популярный культуролог поведал мне, что при чтении «Лолиты» у него поднялась температура (консерватизм и культурология, видно, несовместимы). Третье — «постсексуально-революционное»: в молодежной компании мне объяснили, что «Лолиту» невозможно прочесть до конца — настолько она надуманна и скучна: разве интересна 12-летняя девочка со своими детскими глупостями? Как можно всерьез ею увлечься?
Многие западные критики, я имею в виду серьезных критиков, в момент издания книги нашли тему романа «шокирующей», и она в самом деле такова. Вопрос об эстетике шока, к которой прибегает писатель для самовыражения, до сих пор недостаточно осмыслен. В XIX веке читательская публика была «скандализирована» «Госпожой Бовари». Адюльтер был пугалом века. Против Флобера начались судебные преследования. Теперь все это кажется странным. В тексте флоберовского романа уже давно проступила очевидная правда иного, отнюдь не эпатажного, измерения: на грозовом фоне шокирующей ситуации воссоздан портрет целой эпохи. Набоков едва ли стремился идти за Флобером, хотя очень высоко ценил «Госпожу Бовари». Ему нужен был не образ эпохи, а внутренняя драма человека, портрет «постороннего». Если у Камю в одноименном романе герой убивает человека, не испытывая при этом особых угрызений совести, то Г. Г. по-своему «забывает» об общепринятой морали. Вопрос стоит, однако, не о падении нравственности, хотя об этом тоже следует задуматься, а о вырождении любви.