— Так всё и закончилось?
— Да…
— И с Лешей ты с тех пор не общался?
— Нет… Он боялся звонить мне, а я — ему. Я получил от него то, что хотел, а он получил что-то от меня… Хотел ли он этого? Не знаю. Стала ли его жизнь от этого лучше? Не знаю.
— От чего? От того, что ты его поистязал и «очеловечил»?
— Ну да…
— Действительно, спорный вопрос… Ну а ты никогда не задумывался над тем, что стало потом с твоими учениками, особенно с Лешей? Стали ли они голубыми? Стали ли они мазохистами? Не стали ли они вообще какими-нибудь маньяками?
— Хм, по крайней мере, ни в каких сводках я ничего о них не читал и по радио не слышал, — улыбнулся Денис.
— Ну а тебе самому не интересно было бы узнать, что все-таки с ними стало?
— Теперь прошло уже лет пять. Максим стал юношей, Леша — вообще почти взрослым человеком. Ему теперь 19. Столько же, сколько и мне тогда…
— Ну и что? Хотел бы ты с ними встретиться?
Денис осушил свой большой бокал красного вина:
— Боже, ну и вопрос… Мне даже страшно это представить. Но и интересно до жути! Знаешь, я хотел бы, чтобы мы встретились, но они при этом не знали, что это я. Конечно, на самом деле это вряд ли возможно, ведь за эти пять лет моя внешность особо не изменилась. Но просто представь себе… Я бы разговорил их, выспросил бы у них про их жизнь. Возможно, они поведали бы мне и тот эпизод со мной. А потом, если бы мне захотелось, сказал бы, что я и есть тот самый Денис, их учитель…
Мы замолчали.
Я заказал грибного супа, Денис — бифштекс. «Так вот куда перешла теперь его хищность и плотоядность!» — подумал я невольно с воздушной внутренней улыбкой.
Кругом сидели люди, ели, курили, разговаривали о милой летней чепухе, хохотали и ржали. Они казались очень легкими. Они не замечали, что дух этой тяжелой истории витал среди них и висел в теплом и солнечном воздухе.
— Знаешь, — добавил Денис, — я нынешний уже во многом другой человек, чем тот странный юноша. Я могу уже смотреть на него со стороны. Кстати, а что ты о нем думаешь? Как ты оцениваешь его поведение?
Я предполагал, что рано или поздно он спросит меня об этом, но всё равно мне стало вдруг как-то неудобно, неловко. В конце концов я решил, что лучше ответить честно:
— Был бы это мой ребенок — яйца бы этому юноше поотрывал! А так — понимаю.
Денис немного смутился, а потом с облегчением засмеялся. Тогда я спросил его:
— Ты вот такой известный, пусть и в узких кругах, литератор. Почему же ты не превратил эту историю в повесть?
— Во-первых, я не знаю, насколько она будет интересна тем, кто меня не знает. Во-вторых, для меня это слишком взрывная, слишком опасная тема, — ответил он медленно. — Мне трудно о ней писать.
— Но ты же сумел мне о ней рассказать?
— Да… Хотя и это стоило мне больших усилий.
— Усилий? Мне показалось, что ты сам захотел мне об этом рассказать.
— Да… Мне нужно было освободиться.
— А почему же тогда повесть об этом не стала бы для тебя освобождением?
— Повесть — совсем другое. Чтобы написать повесть, нужно очень глубоко это прочувствовать, снова вжиться в это — вернуться туда.
— Почему ты этого боишься?
— Потому что если я сделаю это, то снова могу этим заболеть.
— Но неужели тебе не будет жалко, если эта история пропадет?
— Наверно, не будет…
— А мне будет! — воскликнул я вдруг.
— Правда? — спросил Денис с какой-то странной радостью, с глубоким удовлетворением.
— Честно тебе говорю. Ведь эта история — она, прости за пафос, и общечеловеческая какая-то немножко. Все мы — ну, почти все — таим в себе разрешенные и запрещенные страсти и страстишки или сами являемся их объектами. Все мы Лолиты, все мы Гумберты, знаем мы о том или нет, хотим мы того или нет. Можно, я сам запишу твою историю?
— Конечно… Но откуда ты возьмешь вдохновение? Неужели тебя так впечатлил мой рассказ? Сможешь ли ты написать об этом прочувствованно, если ты сам всего этого не переживал?
— Как бы тебе сказать? Конечно, в моей жизни ничего такого не происходило. Но на уровне мечтаний, фантазий, желаний, думаю, у каждого человека нашлось бы нечто подобное.
— И что же нашлось бы у тебя? — ехидно оживился Денис.
— Секрет! — ответил я быстро.
— Ах, так? — возмутился Денис наполовину в шутку, наполовину всерьез.