Повязка упала с лица.
Вячеслав. Я рефлекторно дёрнулась, пытаясь откатиться от него в сторону, но замерла на краю, понимая, что лежу не на бетонном полу, как подумала поначалу, а на каменном столе, и если упаду — никуда ниже пола убежать точно не смогу. Взгляд панически метнулся по окружающей меня обстановке, и голова заболела ещё сильнее прежнего — я знала это место
Детский психолог, который работал со мной в течение нескольких лет после того, как мать положили на принудительное лечение в психиатрический диспансер, называл невозможность вспомнить произошедшее со мной блоком из-за моральной травы. Моя психика была достаточно крепкой для ребёнка, который проживает с матерью-шизофреником, поэтому сознание охотно заблокировало травмирующие воспоминания. Я никогда не могла вспомнить деталей, да и не особо стремилась это сделать. Достаточно было общей картины, где моя мать везла меня на кладбище, а будто бы сразу после — обнимал отец и обещал, что больше никогда не подвергнет меня опасности. Уже более в сознательном возрасте я узнала, что милиция ворвалась в склеп из-за того, что их привёл сюда след, по которому они шли, расследуя исчезновение детей, и они успели вовремя: как раз тогда, когда надо мной уже успели занести кинжал под какие-то ритуальные завывания собравшихся.
Детали обрушились на меня сейчас. Ледяная волна воспоминаний захлестнула с головой, и я, кажется, едва не заскулила от этого осознания, чувствуя, как эмоции разрывают изнутри.
— Александра? — чей-то жёсткий голос раздаётся над моей головой, и я сквозь сквозь слёзы вижу, как дрожит нож в руках у мамы. На столе холодно, я реву навзрыд и не понимаю, что происходит и кто эти люди. — Это для общего блага, ты должна…
Я замечаю, как мама кидает взгляд на наручные часы, которые ей дарил отец, а после быстро смотрит куда-то за меня.
— Я готова, — произносит она и смеётся, крепче перехватывая нож.
А в следующую секунду дверь за мной с грохотом распахивается и сквозь темноту я слышу удаляющееся:— Руки за голову!
Это был тот же склеп. Тот же алтарь, те же серые стены с нишами, в которых стояли свечи и старые фотографии. Кажется, в одном из окошек была детская игрушка, но я заметила это лишь вскользь, толком не сфокусировав на этом внимание, и вернула взгляд на Вячеслава.
— Вижу, узнала, — приторным голосом тихо произнёс он, ловя мой взгляд, и склонился чуть ближе. У него были красные и опухшие глаза, будто он что-то употребил или долго плакал, и мне был знаком этот безумный блеск. Я не понимала, почему я не замечала его раньше, но определённо ощущала это подсознательно, не подпуская ближе к себе. — Я тоже был тут. Я, десяток полоумных сектантов и моя трёхлетняя дочь, — Вячеслав повышал голос всё громче, давя на меня. — Дочь, которую я убил по приказу приспешников твоей полоумной мамаши! — пощёчина обожгла щеку, и слёзы всё-таки брызнули из глаз. Не от боли, по крайней мере не от физической, а скорее от страха и собственной беспомощности. Он был безумен ровно настолько же, насколько и прав. — Прошло не меньше недели с её смерти, и ты должна была быть следующей, но… тебя спасли, — он громко расхохотался. Щеку жгло от солёной враги и удара и, как бы я не хотела спастись, я впервые могла оправдать действия против меня. Я не была виновата, но вина была за мной. — Менты приехали так кстати, так вовремя… — Вячеслав склонился надо мной и резко ударил остриём клинка по каменной поверхности рядом с моим лицом. — Уж не потому ли, что твоя мать оставила достаточно хлебных крошек, чтобы не убивать тебя? — совсем глухим шёпотом спросил он у меня.
Сердце пропустило удар. Мозаика складывалась в единую картину, и теперь всё встало на свои места. И то, как милиция сумела выйти на след и успела спасти меня в самый последний момент, и сомнение матери перед тем самым решающим ударом, и её попытки оттянуть время. А имела ли она вообще влияние на то, что происходило, или сама была марионеткой в чужих руках?
— Ничего, я долго это планировал, — Вячеслав выпрямился, подкидывая кинжал и удобнее перехватывая его в руке, и резко замахнулся. — Я закончу это дело, но не ради прежних идей, а ради справедливости.
— Стой-стой-стой!
Я распахнула замжуренные глаза, резко поворачивая голову на звук.