Термин „поморский“ Ломоносов употребляет не в современном значении, а как синоним северного наречия вообще (в „Грамматике“ он, как видно из приведенной выше цитаты, так и пишет „северный“), называя этим термином всю совокупность северновеликорусских говоров. Сколько-нибудь достаточными сведениями о подразделении внутри северновеликорусского наречия Ломоносов вряд ли по тому времени мог обладать. Под названием „московского“ он, повидимому, объединяет вообще как южновеликорусские, так и переходные акающие говоры, если только он имел возможность ознакомиться с говорами к югу от Москвы. О белорусском языке Ломоносов, повидимому, не имел представления, частично отождествляя его с акающим московским диалектом, частично, возможно, с украинским. Ломоносов не сумел правильно определить украинский как особый язык. Это, впрочем, понятно для того времени, так как первые попытки литературного оформления украинского языка („Энеида“ Котляревского и др.) относятся к концу XVIII в.
Однако замечательно, что, говоря об украинском языке как о диалекте русского, Ломоносов понимал в то же время, что все три намеченные им диалекта находятся не в одинаковых отношениях друг к другу, но что украинский противостоит двум остальным вместе взятым, которые он объединяет в „великороссийский“ диалект. В „Примечаниях на предложение о множественном окончании прилагательных имен“ Ломоносов, возражая Тредиаковскому, предлагавшему для окончания множественного числа мужского рода написание и, Ломоносов пишет: „От малороссийского диалекта окончаний ничего ж не следует ибо хотя сей диалект с нашим очень сходен, однако его ударение, произношение и окончание речений от соседства с Поляками и от долговременной бытности под их властию много отменилось или, прямо сказать, попортилось. И так ежели нам, в сем случае Малороссиянам последовать, не взирая на общее употребление, то Великороссийский язык тем больше испортится, нежели исправится“[15]. В последнем случае, кстати сказать, противопоставляя „великороссийский“ „малороссийскому“, Ломоносов употребляет термин „язык“, а не диалект. Возможно, правда, что такого четкого, как у нас, разграничения понятий „язык“ и „диалект“ в эпоху Ломоносова еще не было (часто и позднее, в XIX в., термин „диалект“ употребляется и в значении „язык“), но все же следует заметить, что обычно он употребляет термин „диалект“ для обозначения разновидностей внутри одного языка, русский же язык в целом называет „языком“.
Устанавливая наличие трех диалектов, Ломоносов дает им в то же время беглую характеристику, указывает на некоторые их отличительные признаки. Дважды говорит он о том, что украинский (малороссийский) диалект смешан с польским. Ломоносову, несомненно, пришлось, познакомиться с украинским языком во время его пребывания в Киевской академии, но, видимо, очень бегло и не из уст народа, крестьянства. Этим, вероятно, объясняется настойчивое указание на смешанность украинского с польским. Дело в том, что в высших слоях украинского общества и примыкающих к ним группах польский язык в эпоху Ломоносова был весьма распространен, как, впрочем, он был там распространен и значительно позднее (даже в середине XIX в.).
Поморский диалект (т. е. вообще северное наречие) Ломоносов считает более близким к „старому славенскому“. Как должно быть истолковано это замечание? Идет ли речь о большей архаичности северного наречия в целом (по крайней мере, в фонетике и в лексике; в области морфологии мы именно на севере сталкиваемся с большим количеством новообразований)? Академик В. В. Виноградов полагает, что Ломоносову северное наречие казалось более близким к старославянскому языку именно потому, что оно окающее, поскольку оканье, т. е. различение в безударном положении о и а, характеризует фонетически „высокий штиль“, в лексическом отношении в большей степени использующий церковнославянскую стихию[16].
Но есть ли не косвенные, а определенные, прямые указания на то, что Ломоносов представлял себе различия, существующие между основными нашими диалектами? Да, есть. Он имел достаточно ясное представление об этих отличиях, и даже о фонетических, на основе которых с наибольшей четкостью и достоверностью и может быть осуществлено подразделение языка на основные диалекты. Говоря в своей „Грамматике“ о том, что московское наречие должно быть положено в основу литературного языка, он обращает внимание на аканье как на характерную черту этого наречия: „Московское наречие не токмо для важности столичного города, но и для своей отменной красоты протчим справедливо предпочитается; а особливо выговор буквы о без ударения как а много приятнее; но от того Московские уроженцы, а больше те, которые немного и невнимательно по церковным книгам читать учились, в правописании часто погрешают, пишучи а вместо о: хачу вместо хочу, гавари вместо говори. Но ежели положить, чтобы по сему выговору всем писать и печатать, то должно большую часть России говорить и читать снова переучить насильно“[17].
16
См.