Ломоносов увлекается в этот период сравнительным изучением языков и принципов построения стихотворной формы. В 1739 г. он создает «Оду на взятие Хотина», которая ознаменовала начало нового этапа в развитии отечественной литературы. Недаром В. Г. Белинский, говоря о ней, назовет Ломоносова Петром Великим русской литературы.
Вместе с блистательной одой Ломоносов отправляет в Петербургскую Академию письмо, излагающее реформу российского стихосложения, более обширную и последовательную, чем та, которая предусматривалась в трактате В. К. Тредиаковского «Новый и краткий способ сложения российских стихов» (СПб., 1735). Ломоносов приобрел сочинение Тредиаковского накануне своего отъезда из России и, находясь за границей, продолжал его изучение. Предложения, содержащиеся в письме, освобождали русскую поэтическую речь от неоправданных ограничений, сохраненных Тредиаковским и стесняющих ее развитие, укрепляли позиции тонического принципа в русском стихосложении.
Ломоносов много и упорно работал в период своего пребывания в Германии. Но учеба и работа осложнялись денежными обстоятельствами, которые складывались крайне неблагоприятно. Отправленным на учебу студентам академическая канцелярия посылала положенные им средства с большим опозданием. Немалая сумма, недоплаченная своевременно Ломоносову, была возмещена ему через несколько лет, когда он стал профессором Петербургской Академии. Эти деньги гораздо более пригодились бы ему в Германии, где приходилось тратить их не только на собственные потребности, но и на нужды возникшей семьи — он вступил в брак с Елизаветой Христиной Цильх, дочерью марбургского горожанина-ремесленника, бывшего членом городской думы и церковным старшиной реформатской общины. Накапливались долги, расплачиваться с кредиторами было нечем. Спасаясь от их преследования, Ломоносов решает добраться до Голландии и оттуда с помощью русского посла вернуться в Петербург.
Путешествие едва не закончилось трагически. На территории Пруссии в те годы рослые и статные молодые люди подвергались серьезной опасности: за ними охотились прусские вербовщики, обязанные поставлять в гвардию Фридриха Вильгельма I гренадеров высокого роста, так как король питал к ним особое пристрастие. Ломоносов привлек внимание вербовщиков и попал к ним в руки. Освободиться от этой напасти было чрезвычайно трудно, любые попытки к бегству жестоко пресекались, но Ломоносову удалось вырваться на свободу. Ему помогли физическая выносливость, резвость ног и политическая раздробленность Германии. Он сумел выбраться из крепости, где располагался гарнизон, переплыть ров и, опередив погоню, добежать до границы, отделяющей Пруссию от Вестфалии; за ее чертой он был в другом княжестве и мог чувствовать себя в безопасности.
В июле 1741 г. Ломоносов возвращается в Петербургскую Академию наук.
До января 1742 г. он продолжает числиться студентом, несмотря на то что к двум работам, присланным из Марбурга, за полгода прибавились еще три, среди них физико-химический труд «Элементы математической химии». Его загружают переводами на русский язык статей для Примечаний к «Ведомостям», торжественных од и надписей к праздничным иллюминациям, составленных членами гуманитарного класса академии, но включать в академический штат не торопятся.
Преобладание в Академии наук иностранных ученых в течение долгого времени поддерживалось сословной политикой, сдерживающей рост русских ученых[5]. Наука, формируясь в качестве социального института, опиралась на третье сословие, черпая там свои кадры. Основная масса ученых пополнялась из той среды, которая в России XIX в. получила наименование разночинцев, т. е. из служилых людей, низшего духовенства. Дворянские верхи отдавали предпочтение гуманитарной образованности, а не специализированному знанию. Своим призванием они считали государственную деятельность, хозяйственно-экономические заботы, но никак не науку.
В феодальной России слой третьего сословия был тонок, и увеличивать его самодержавие не стремилось. Наука уже нужна была государству, но те социальные изменения, которые она несла с собой, рассматривались как нежелательные. Опора на иностранцев могла показаться выходом — наука существует, ее результатами можно пользоваться, и вместе с тем она радикально не меняет структуру общества. В обостренных отношениях между русскими и иностранцами в Академии наук несомненную роль играла сословная политика, намеренно сдерживающая рост русских ученых.
5
Нечто подобное происходило в Берлинской академии, куда Фридрих II охотно приглашал французских исследователей, отдавая им предпочтение по сравнению с немецкими учеными.