Джефф, главарь банды, спросил:
— Бабки нужны?
Я покачал головой:
— У меня есть постоянная работа.
Дружное ржание и еще четыре бутылки «Бекс».
Команда бомбила почтовые отделения, обычно на севере или на западе. Они не жадничали, имели хороший куш. Когда мне было двадцать с небольшим, я сидел с ними. Джефф говорит:
— Митч, на следующей неделе мы работаем на севере. Хочешь — подруливай.
Это было очень заманчиво. Не меньше двух косых можно срубить, реально. Но, увы, у меня было совсем другое расписание.
— Может, чуток попозже, — сказал я.
К пиву я не притронулся. Было около половины третьего. Я сказал, что мне пора уходить, и мы проехались до юго-востока, душевно распрощались. Когда я вышел, мне на минуту захотелось вернуться.
В Кенсиштон Истейт происходило ожесточенное футбольное сражение. Я сел на заборчик, наблюдаю. Играют по пять человек в команде, выкладываются по полной. Где-то с краю приметил черного пацана… он был на замене.
Рядышком сели двое местных. Угостил их пивом, разговорил.
Потом я увидел его: майка, как у Бекхэма, и яростный, жестокий талант.
Забил гол с середины поля, да так что описать невозможно.
Позади меня какой-то мужик сказал:
— Его уже взяли.
— Не понял?
— Того пацана. В начале сезона он переходит к Беро.
Я сказал, совершенно искренно:
— Большой талант.
— Во-во, живет, только чтобы играть. Забери у него футбол, и он никто.
Игра вскоре прекратилась. Я подождал. Мало-помалу зрители разошлись. Бекхэм остался. Он продолжал играть — гонял мяч, носился, весь погруженный в свою футбольную мечту. Черный пацан ждал с ленивым видом.
Время рок-н-ролла.
Встал, потянулся, осмотрелся кругом. Никого. Медленно подошел к поклоннику Бекхэма. Пацан меня даже не заметил. Достал «глок» и прострелил ему сзади оба колена.
Четыре выстрела.
Обернулся к черному — у того челюсть натуральным образом отвалилась, — засунул ему ствол в рот, проговорил:
— Не сейчас, подожди немного.
Потом ушел. Где-то на задворках Кеннингтон-парк сел в 3-й автобус и через пару минут уже доехал до Ламбет Бридж.
Пока ехал по Набережной к Вестминстеру, весь обливаясь потом, включил в мозгу песню «Хей, Джо» в исполнении Хендрикса.
Я был дома. Весь на адреналине, в холодном поту, сердце скачет. В мозгу одна мысль: «А чтобы убить — надо прицелиться повыше».
Господи. Снова и снова перематывал, как стрелял в Бекхэма. Так чертовски просто.
Труднее всего было остановиться на четырех выстрелах. Я ведь только вошел во вкус. Боже правый, я начал понимать, как искушает оружие.
Классный городишко.
Посмотрел на часы: до встречи с Гантом осталось часа два. Надо прийти в себя, расслабиться. Свернул большой косяк, пробормотал: «Кэмберуэллская морковка». Открыл банку пива и залпом ее опустошил. Пару раз рыгнул — и был уже почти в норме.
Пошел в душ, включил холодную воду, заорал:
— Перехожу в глубокую заморозку!
Вспомнил первую неделю в тюрьме, как попал на «паровозик». Восемь-девять парней по очереди тебя натягивают, кровь повсюду, а ты думаешь: «Я вам припомню…»
Я так и сделал.
Вышел из душа, стряхнул с себя воду и неприятные воспоминания.
Теперь одеваться-пристебаться. Ага.
Надел гэповские хаки, темно-синий свитер и блейзер, тот самый.
Подумал: «Да здравствует Фил Коллинз».
Готов к выходу, прикончил косяк, тут телефон зазвонил.
Поднял трубку, говорю:
— Да?
— Митч, это Бриони.
— Привет, сестренка.
— Ты в порядке?
— Что?
— У тебя странный голос.
Черт, еще бы он не был странным, когда весь день стреляешь по молодым футболистам. Спрашиваю:
— Что-то случилось?
Не мог сдержать любопытства.
— Я влюбилась, Митч.
— Молодец.
— Ты как-то зло разговариваешь.
— Я счастлив за тебя, Бри, о'кей?
— У меня было три оргазма.
Этой информации для меня было в три раза больше, чем нужно. Сказал:
— О!
— Ты сердишься, Митч? Сердишься, потому что я предала нашу расу?
— Что?
— Я бы предпочла белого, но это карма.
В голове вертелась тысяча гадких шуток, но я сказал:
— Будь счастлива, Бри.
— Нашего первенца мы назовем в твою честь.
— Спасибо, Бри.
— Я тебя люблю.
— И я тоже.
Положила трубку.
Если уж говорить серьезно, как после таких звонков можно верить, что в жизни есть какой-то смысл?
К восьми добрался до Ковент-Гарден. У входа в «Браунз» стоял швейцар. Еще прежде, чем он начал свою нацистскую болтовню, я сказал: