— А кто же живет в Лондоне?
— Все! В Лондоне гигантское количество иностранцев.
— В Лондоне живут только чужие?
— Не только. В Лондоне англичан чуть больше половины.
— Можно ли сказать, что в Лондоне никто не свой?
— В общем — да. Хотя… Помню, как я привез своего больного отца в университетский госпиталь Кингс-колледжа. Пришлось ждать. И там по коридору сновали туда-сюда такие роскошные британские доктора, доценты, профессора, стажеры, все в белом, чисто вымытые… А половина ожидающих их пациентов — совершенно невообразимые, грязные, обтрепанные, с дикими порезами и побоями после пьянок и драк, переломами рук, ног, какой-то шоферюга полупьяный лежит… С ними со всеми медсестры возятся. И сидит мой бедный, чистый, интеллигентный папа… И вдруг я заметил, что не только сестры, но и врачи, пробегая, этих грязных раненых по плечу хлопают, какими-то жаргонными словечками с ними перебрасываются. У них есть общий жаргон! Такая ситуация в Москве абсолютно невозможна. А в Лондоне — пожалуйста. То есть полупьяные «оборванцы» этим врачам куда ближе, чем мой интеллигентный папа в отутюженном костюме.
Я был изумлен. Вы понимаете, это не только вопрос языка, но также любви к разговору. Англичане очень любят говорить. Используя любой язык. Пусть даже самый низкий. Нет, этот низкий язык, которым владеет любой лорд или профессор университета, — даже не жаргон, а какая-то лингвистическая условность.
В самом начале моей английской жизни я забрел в рабочую столовую. Кстати, там кормили гораздо лучше, чем в университетском салоне для преподавателей. И в этой столовой люди говорили на каком-то совершенно невообразимом для меня языке. Я мог понять только отдельные слова и выражения. Потом я вернулся на кафедру и говорю собравшимся: послушайте, я был в рабочей столовой, там все ничего, но только говорят как-то странно. Посмотрев на меня, один из преподавателей сказал: «Saucepan lid. Что такое saucepan, вы знаете?» — «Кастрюля». — «А что такое lid?» — «Крышка. Крышка от кастрюли». И тут я увидел, что все мои коллеги стали валиться со смеху. Они умирали. Я говорю: «Слушайте, а что он сказал?» Они говорят: «Это он тебя так назвал». «Как, почему крышка от кастрюли?» — «А это лондонский rhyming slang». Рифмованный сленг. Что оказалось: говорят первое слово или слова, а то, которое со сказанным рифмуется, — не произносится, но каждый знает, что это за слово. Saucepan lid рифмуется с уid. Жид. Если перевести на русский язык, я тут же стал стараться: «крышка от кастрюли» — «жидюля». Я говорю: ну слушайте, вы должны меня немедленно научить. А они говорят, что таких рифмованных шуток в словаре около тысячи.
Если в присутствии женщины-иностранки (все равно не поймет) говорят: Oh, Bristol… — это означает «за ее грудь (бы) подержаться». Тоже rhyming slang. Есть такое стихотворение: Bristol city, she is titty. Или, например, вы пытаетесь что-то сказать, но присутствующие знают, что вы ничего не понимаете в предмете разговора, и говорят: Oh, Cobblers! Целая рифмованная непроизнесенная фраза выглядит так: Cobbler’s awlsballs. Cobbler — «сапожник». Cobbler’s awls — «орудия, инструменты сапожника». Это рифмуется с balls, что переводится, простите, как «яйца». Мужские. Казалось бы, никакого смысла. Но на сленге balls означает «врет как сивый мерин».
Таким образом, если в вашем присутствии говорят: Oh, Cobblers! — то имеют в виду именно эту фразу — «врет как…». Вы ничего не понимаете, а вокруг все смеются.
Ну и так далее. Бездна других вещей. Лондон — это лингвистический город. Лондонцы в каждой отдельной ситуации соображают: вот с этим придурком хорошо бы поговорить, вот с этим негром можно посмеяться, а вот с этим белым интеллигентом… ну что с него взять… Кастрюля…