Она терлась задом о кирпичную стену, словно бы танцуя шимми. Зеркала там, конечно, не было, и она не могла по-настоящему все проверить, однако же прикосновение ощущалось вполне отчетливо.
— Ну а где же все-таки паб? — спросил Кит.
— Паб? Какой паб? — Тони де Тонтон с любопытством взглянул на Кита.
— Ну… место встречи, — Кит щелкнул дартсовым пальцем. — Эта… «Смешливая Пташка».
— Здесь нет паба. Ты что же, Кит, думаешь, нам без того хлопот мало? Без того, чтобы здесь четырежды в неделю куролесили по вечерам две сотни пьянчужек? — При этих словах Тони де Тонтон вручил ему бокал некрепкого вина, взял под руку и увлек к окну. — Нет, мой друг, нет и нет. Все эти развеселые толстяки и улыбчивые старушки — сплошь архивная дребедень. Мы отбираем нужные фрагменты и позже монтируем их со сценами в пабе.
— Разумно, — сказал Кит. Они находились в гулком съемочном павильоне, полном неразличимых шумов. Повсюду стоически сновали монтеры и наладчики с толстыми досками под мышками. Каждый из них был опытным производителем шума. Листы посеберенного картона делали освещение каким-то призрачным, словно в смутных грезах. На стене висел плакат с самыми грустными словами, какие Киту когда-либо приходилось читать: «НЕ КУРИТЬ». А еще — зеркало, в котором он различил смешного типа в измятой красной рубашке: телевизионного Кита. Стойка там все же была, с четырьмя или пятью высокими табуретами, на которые можно было взгромоздиться. Однако и намека не чувствовалось на тот смог и булькающий гомон, о которых он привык думать как об источнике своей дартсовой силы. Где обычный для паба попугай, сыплющий ругательствами, нахохлившись на грязной жердочке? Где обычные для паба собаки, скулящие из-за кошмаров, что снятся им под круглыми столами?
— Смотри-ка. Вон он, Чик, приехал, — сказал Тони де Тонтон. — Его стиль тебе должен понравиться.
На стоянку внизу въехал кремовый «роллс-ройс». Из него медленно выбрались двое.
— А где твои гости, Кит?
— Подойдут. Кто это с ним?
— Джулиан Нит.
Джулиан Нит — менеджер дартсовых звезд. Менеджер Стива Ноутиса и Дастина Джонса.
— Да. Говорят, Чик заключил с ним контракт.
Ник и Чик вошли через разные двери, но одновременно, что, откровенно говоря, для телевизионного Кита Таланта было идеальным вариантом, потому что к этому времени он чувствовал, что ему не помешала бы небольшая поддержка, — на самом деле же он осознавал, что в любое из мгновений может попросту спятить. Она протолкалась сквозь выкрикивавшую приветствия толпу и застенчиво заспешила по направлению к нему. Он никогда еще не видел, чтобы она выглядела так классно.
— О, мой Кит!
— Ты где это пропадала, а?
— Что случилось? Ты ключи потерял, что ли? Я так удивилась, когда увидела, что вся твоя дартсовая одежда так и висит на стуле…
— Ты лучше скажи, где ты пропадала?
Она посмотрела на него умоляюще и смиренно.
— Я потом тебе все расскажу. Кое-что улаживала. Для нас обоих. Мы, Кит, отправимся с тобой в чудесное путешествие.
— Ладно, хватит вам разборок, — примирительно сказал Нед фон Ньютон: мистер Дартс. — Давайте жить дружно.
Они присоединились к тем, кто собрался возле полукруглой стойки. По пути туда Кит напустил на себя безразличный вид (он обратил внимание на синхронность появления Чика и Ник). Она держала его за руку — глядя на телевизионного Кита глазами, полными сдержанной радости и любви.
Повернувшись к зданию студии спиной, Гай стоял, глядя на равнины разрухи. Бетонные площадки были огорожены мелкой проволочной сеткой, и на каждой горели костры, в которых бедняки пекли себе картофель. Луна, явно очистившаяся после дневных своих упражнений, сияла ярче всех этих костров; даже языки пламени отбрасывали тени.
Повернувшись, Гай увидел у входа некую личность с надвинутым на глаза капюшоном. Он остановился.
— Они там, внутри, — сказала личность.
Это женщина, подумал Гай. Он подошел ближе. Одна из Китовых женщин. Изможденная блондинка, которая…
— Кит, — сказала Триш Шёрт. — И эта… Ники. — Она вздохнула, обдав его дурным запахом изо рта. — Теперь они, типа, собираются пожениться.
— Вряд ли, я полагаю.
— Точно. Я видела по телику. — Подавшись вперед, она коснулась его руки. — Скажите, что я жду. Скажите Киту. В любое время дня или ночи. И всегда буду его ждать.
Когда Гай дошел до павильона, он замешкался у дверей — казалось, его надолго парализовало отчаянное нежелание быть навязчивым. Потом все-таки вошел. Сначала все, что он почувствовал, было простым разочарованием. Он надеялся, что там будет Николь, но ее не было. Среди тех, кто толпился у стойки, он видел девушку — та стояла прямо под лампой и была очень похожа на Николь. Это и была Николь, почти наверняка. Но Гай совершенно не был с нею знаком.
Минутой раньше он подумал, что Триш в своем капюшоне кажется освобожденной от телесной оболочки, развоплощенной, лишенной пола; то было существо среднего рода («оно», а не «она») — или же просто не имевшее отношения ни к чему человеческому. Но девушка у стойки, без капюшона, ярко освещенная, полностью открытая всему миру, имела еще меньшее отношение к чему-либо человеческому, нежели существо в капюшоне.
Николь смеялась, до невозможности широко растягивая рот. Энергетическим уравнением здесь могло бы выступить нечто вроде x=yz2, где y обозначает определенное количество индивидуальной женской красоты, z — число присутствующих мужчин, а x — платоническое групповое изнасилование, которое, при некоторых возможных вариантах развития, могло бы обратиться и в действие. Следует сказать, что мужчины вокруг нее только хмурились и улыбались, словно бы опешив перед ее яркостью, громогласностью, размахом ее плотоядной рисковости. Куда смотрит гость, когда маленькая дочка хозяина кувыркается, чтобы его позабавить, — когда все так прозрачно и откровенно? Но Николь не была маленькой девочкой. Снова взобравшись на свой табурет, она сильно вздрогнула и повернулась к Киту, как бы втайне прося у него прощения; и не было у окружающих никакой возможности не посочувствовать Николь в ее забавной борьбе с кромкою своего платья. Их безраздельным вниманием — вот чем она располагала.
Кит наблюдал за ней с гордостью. И Чик наблюдал за нею — Чик, Чик Пёрчес, огромный, обходительный, осторожный, с густыми волосами и низким голосом, а самое главное — опасный: чувствовался в нем некий накал крутизны или же просто уголовщины. Он походил на первоклассного, звездного актера, принимающего на себя ту роль, которую ему приписывает недалекое воображение обывателей. Судя по его лицу, ему в равной мере доставляло удовольствие заниматься любовью с женщинами и наносить увечья мужчинам, причем одно было тесно связано с другим; более того, можно было заметить, что сеять жизни и пожинать их было для него двумя сторонами одной медали. В его внешности присутствовало и нечто нелепое, зловеще нелепое: он одевался, как девочка, одевался, как какая-нибудь цыпочка. Брюки у него отличались ритмичной плавностью линий, словно у какой-нибудь девочки, да и рубашку украшали оборочки вроде тех, какими могла бы украсить свою блузку любая из цыпочек. Но он не был маленькой девочкой. Ошибиться насчет его пола было невозможно. Какого Чик пола? Ответ на этот вопрос оттопыривался под туго натянутой тканью его оранжевых брюк, меж талией и бедрами, он был явственно виден и зловеще нелеп. При виде него женщины так и роняли слюнки, чем и объяснялось то, что Чик до сих пор не дошел еще до самых вершин — криминальных и дартсовых. Сегодня, однако, рядом с ним не было ни подающей надежды гастролерши, ни покрытой испариной теннисистки — в кремовом «роллс-ройсе» с ним прибыл один только Джулиан Нит, который выглядел тем, кем и был: удачливым посредником, возделывающим истощенную почву.