Они направились к переулку Стар-Шу-элли; Уильям чувствовал, что настроение у Мэри приподнятое.
— Нет, не одна только вода, — сказала она. — Я слышу запах сушеного хмеля.
Юго-восточный ветер доносил с пивоварни «Анкор» пьянящий аромат.
— В южных предместьях Лондона, Мэри, чем только не пахнет. Недаром ведь с незапамятных времен сюда ходили и ездили за удовольствиями. А есть ли большее удовольствие, чем кружка пива?
— Боюсь, Чарльз охотно с вами согласился бы.
— Боитесь? Бояться тут нечего.
Мэри вдруг почувствовала, что Уильям с трудом сдерживает возбуждение.
— Я должен вам кое-что сказать, — не выдержал он.
— Что же?
— Только никому пока не говорите. — На миг он смолк в нерешительности. — Я откопал… отыскал новую пьесу. Ее считали потерянной навсегда, а она, однако ж, нашлась.
— Надеюсь, вы отдаете себе отчет, что вы такое сказали…
— Среди прочих документов я обнаружил пьесу Шекспира. Всю. Целиком.
Они пересекли Стар-Шу-элли; у дома с красными ставнями стояли, привалившись к дверным косякам, две женщины. Уильям даже бровью не повел, но Мэри обернулась и посмотрела на них с изумлением.
— Пьеса называется «Вортигерн», — продолжал он.
— Был вроде бы такой король…
— Да, в древности правил Британией. Но неужели вы не понимаете главного, Мэри? Это новая пьеса Шекспира. Первая за двести лет. Событие величайшего значения. Просто невероятное.
Мэри вдруг застыла на мостовой.
— Да я еще не в силах это осознать. Оценить по достоинству. Уж простите великодушно.
— Она ничем не уступает «Лиру» или «Макбету». — Уильям остановился рядом. — Так мне, во всяком случае, кажется. Пойдемте. А то на нас уже обращают внимание.
К ним, протягивая ладошки, направлялось несколько босоногих, одетых в лохмотья ребятишек.
Мэри с Уильямом повернули к Джордж-Террас — коротенькому ряду почти разваливающихся домов. Некоторые окна были забиты досками, весь переулок пропах нечистотами.
— Я хотел бы показать ее вам, вам — первой, Мэри. Прежде всех прочих. Даже отец о ней не знает.
— Мне было бы страшно прикоснуться к ней, Уильям, а вдруг…
— …вдруг она в ваших руках рассыплется в прах? Не тревожьтесь. Я ее собственноручно переписал.
— Прочту непременно. Но вы ведь не станете ее долго скрывать?
— Конечно же нет. Ее должен прочесть весь мир. И ее непременно надо поставить в театре. — Уильям посмотрел на реку. — Мой отец знаком с мистером Шериданом; я возлагаю надежды на театр «Друри-Лейн».
— Прежде вы мистера Шеридана никогда не упоминали.
— Разве? — Он засмеялся. — Я полагал, мой отец рассказывал вам о нем во всех подробностях. Это его конек Вот мы и пришли. — Миновав ряд развалюх, они остановились. — Если мистер Малоун не ошибся в расчетах, именно здесь находился самый первый «Глобус». Он имел форму многоугольника. А тут была сцена.
Уильям подошел к деревянному навесу, под которым кучей громоздились белые мешки — то ли с мукой, то ли с сахаром. Праздно стоявший возле навеса парень с глиняной трубкой в зубах буркнул:
— Чего надо?
— Ничего. Любуюсь пейзажем.
Парень вынул трубку изо рта и с подозрением оглядел незнакомца.
— Стоит мне свистнуть, и сюда явится мой папаша.
— В том нет никакой надобности. Ни малейшей. — Уильям вернулся к Мэри. — Здесь был двор, яма, в которой стояли зрители. Вы ведь знаете происхождение слова «партер». «На земле». Стало быть, тут, на земле, они и стояли — ниже актеров.
— Ну, это уж вы сочиняете.
— Ничуть. Так оно и было. А вокруг поднимались вверх ярусы. Публика грызла орехи, пила пиво, ела жаренных на вертеле дроздов. Перед началом спектакля трижды трубили трубы, затем, весь в черном, появлялся актер, читавший пролог. Он стоял бы вон там, — Уильям указал на парня с трубкой. — И я, разумеется, тоже. А может быть, мы с ним вместе смотрели бы «Вортигерна». Все здесь так и дышит неподвластным уму колдовским очарованием, — продолжал он; глаза его сверкали. — Объяснить магию этого места невозможно. «Глобус», Мэри, по-прежнему здесь. Неужто не видите? Он все еще заполняет собой это пространство.
Мэри окинула взглядом обширный пустырь; на нем виднелись две-три коптильни для рыбы да остатки свалки, которую давно покинули тряпичники и прочие любители копаться в мусоре в надежде чем-нибудь поживиться.
— Боюсь, южный берег уже утратил свою прелесть, — сказала она. — Мне явно не хватает вашего воображения, Уильям.
— Может, он и не столь очарователен…
— Но бесконечно интересен, — быстро закончила она.
— Не менее, чем сама жизнь. Вы ведь это хотели сказать, правда, Мэри?
— Только, боюсь, не так возвышенно. Но мне нравится здешний мусор. Здешний запах. Тут ничего не делается лишь ради приличий.
Уильям бросил на нее быстрый взгляд.
— Ну что, пойдемте обратно к реке? Мне кажется, вы утомились.
— Разве больше нечего осматривать?
— Всегда есть что осматривать. Это же Лондон.
Они не спеша двинулись по прибрежным улочкам на восток, к Бермондси. Когда прошли мимо родильного дома и заводика по производству уксуса, Уильям обронил, что дальше идти небезопасно, и у моста они повернули обратно; теперь, правда, шли другим путем, по бесчисленным кривым переулкам, выросшим на топях Сатерка. Внезапно Уильям остановился как вкопанный.
— Только представьте, Мэри. Новая пьеса Шекспира! Она все изменит.
— И вас тоже?
— Нет, меня — нет. Я уже погиб безвозвратно.
Впереди лежал открытый пустырь, изрытый канавами и ямами. Путники остановились. Мэри обернулась к Темзе.
— Что это там, вдалеке?
— Водяное колесо. Гонит речную воду в узкие деревянные трубы. Вортигерн — потрясающий человек, Мэри. Чтобы завладеть троном, он не останавливается перед предательством и душегубством. Убивает родную мать.
— Прескверный, видно, был субъект.
— Брата родного тоже убил.
— Напоминает Макбета?
— По сути, да. Но Макбет хотя бы родных не лишал жизни. Позвольте я вам процитирую кусочек из пьесы?
— Можно мне на минутку опереться на вашу руку?
— Конечно. Вам дурно?
— Очень устала за день. Вы прочтете наизусть?
Они двинулись дальше. Уильям одной рукой поддерживал Мэри, а другой жестикулировал, подкрепляя декламацию:
— Поразительно… — проронила Мэри. Она испытывала необъяснимую подавленность.
— Настоящий шекспировский стих.
Они подошли к домишкам, лепившимся возле Парижской лестницы. Послышались резкие женские голоса: казалось, это ожесточенно спорят о чем-то мать и дочь. Затем раздался визг, звуки ударов. Не чуя под собой ног, Мэри бросилась к реке, Уильям побежал за нею.
— Сожалею, что вам пришлось это услышать. Такие свары здесь не редкость.
Он заметил, что Мэри дрожит всем телом. Вдруг она пошатнулась, словно накренилась набок. И в тот же миг соскользнула, вернее, повалилась с берега в реку и сразу ушла под воду. Ее пышное платье вздулось алым пузырем, точно раскрывшийся цветок. Уильям немедля прыгнул следом. Уже начался отлив, и возле Сатерка глубина была небольшая, без предательских течений и водоворотов. Мэри погрузилась под воду фута на три-четыре, потом стала барахтаться и выплыла на поверхность. Уильяму удалось обхватить ее руками и подтащить к деревянному настилу. Ощутив под ногами дно, он толкнул ее к берегу. Голова ее виднелась над водой. Два лодочника и торговка рыбой уже тянули к ним руки и быстро вытащили обоих на сушу. Мэри и Уильям с трудом приходили в себя; Мэри успела нахлебаться речной воды, и теперь ее рвало на прибрежную тину и гальку, а торговка рыбой, стоя сзади, хлопала спасенную по спине: