Актеры с трудом доиграли второй акт; время от времени в зале вспыхивал смех, раздавались саркастические выкрики. Миссис Джордан торжественно вышла на сцепу в лучшем своем «классическом» стиле: сначала большой шаг, затем маленький. При этом она загадочно помавала руками перед лицом, будто пыталась сквозь пелену разглядеть вдали некий предмет. Это зрелище побудило одного из зрителей крикнуть: «Да нот же он, тут!» По ее собственному настоянию миссис Джордан была одета в белую муслиновую хламиду, как подобает римской матроне; и вот, не дойдя до середины сцены, актриса зацепилась подолом за куст. Мистер Харкорт, делая вид, будто подбирает опавшие листья, опустился на колени, чтобы высвободить ее подол. Харкорт, признанный на ту пору комик, не мог упустить случая состроить одну из своих знаменитых потешных гримас. На сей раз он выбрал «физиономию участника римской вакхической оргии», как он сам ее называл: вздернул брови и опустил уголки рта, изображая смесь похоти, цинизма и усталости. Он неоднократно убеждался, что эта гримаса неизменно доставляет публике удовольствие.
Состоявшаяся в третьем акте битва между римлянами и бриттами успеха не имела. Синяя краска стала расплываться на коже разгоряченных бриттских ратников, и в отчаянном рукопашном бою физиономии и деревянное оружие древнеримских пехотинцев тоже изрядно посинели. «Мы похожи на попугаев». — заметил позже один из статистов. В тот самый момент, когда должен был опуститься занавес, мистер Харкорт получил смертельную рану. К несчастью, упал он крайне неудачно: занавес рассек его пополам, голова и туловище до пояса были обращены к оставшимся на сцене актерам, а все остальное — к зрителям. Харкорт попытался высвободить из-под занавеса нижнюю часть тела. «Не мог же я лежать там и умирать весь оставшийся вечер», — объяснял он потом миссис Сиддонс. Взрыв хохота, огласивший зал, был слышен и на Боу-стрит, и в «Ковент-Гарден».
Безразличие отчаяния не покинуло Уильяма, даже когда к нему подошел Шеридан:
— Я-то думал, Шекспир написал трагедию. А на самом деле, выходит, комедию.
— Просто не нахожу слов, сэр.
— Вы?! Быть того не может.
— Ей-богу, не знаю, что и сказать.
— Ничего. Ничего говорить не надо, мистер Айрленд. Юмор, конечно, тонкостью не блещет. Зато желаемый результат налицо. Я вас поздравляю.
— Хвалить меня совершенно не за что, мистер Шеридан.
— Очень даже есть за что. Вы подарили нам… Как бы это выразиться?.. Нечто новое!
— Не я же все придумал. Шекспир…
— …это имя, которое прекрасно смотрится на театральной афише. И мы его оставим.
— Как? Значит, пьесу не снимут?
— Конечно нет, пока английским зрителям не изменит чувство юмора.
Последние два действия отыграли спокойнее. Смешки порой еще вспыхивали, но несколько монологов закончились под рукоплескания зала. В финале Вортигерн и Эдмунда вновь появились на сцене вместе, окруженные телами погибших римлян и бриттов. Кембл и миссис Сиддонс, заметно измученные необычной премьерой, взялись за руки, как бы прощая друг друга, прежде чем замертво рухнуть на пол.
начала миссис Сиддонс. Кембл подхватил:
Наконец опустился занавес, раздались рукоплескания и одобрительные возгласы, но кое-где слышались шиканье и свист. Занавес вновь взвился, и все занятые в пьесе актеры вышли кланяться. Когда миссис Сиддонс поднесли большой букет лилий, по залу вдруг пронеслось: «Автора! Автора!», и в партере поднялся дружный смех. Затем актеры и зрители с воодушевлением исполнили национальный гимн, и занавес опустился окончательно. Миссис Сиддонс поспешно, даже не взглянув на Уильяма, удалилась в свою уборную. Кембл, однако, подошел к нему, обнял за плечи и сказал:
— А все-таки мы остались на плаву, сэр, хоть и попали в передрягу. И море штормило, и пробоину получили, однако ж дошли до цели, несмотря ни на что! Да будет благословен лондонский театр!
Но Уильям, как ни странно, оставался безучастным к происходящему. Леденящий ужас, сковавший его при первых взрывах смеха, уже прошел. Осталась лишь страшная усталость.
Сэмюэл Айрленд и Роза Понтинг поджидали его в коридоре, что вел со сцены в артистическое фойе.
— Мне ли не знать чувства гордости, — начал отец. — Ты превзошел все ожидания.
— Просто замечательно, — сказала Роза, с любопытством и сочувствием глядя на Уильяма. — А на смешливых не обращай внимания.
— Пустяки! — заявил Сэмюэл Айрленд. — Сущий вздор. Проделки клакеров.
— Мистер и мисс Лэм специально подошли к твоему отцу, чтобы его поздравить.
— Мистер и мисс Лэм?
Уильям совсем позабыл, что видел их в зале еще до спектакля; с тех пор, казалось, прошла целая вечность.
— Чарльз и Мэри стояли возле оркестровой ямы. А с ними еще такой забавный старичок. Они оглянулись и увидели нас. Нам отвели чудесную ложу, всю целиком. Публика глаз не сводила с твоего отца.
— Где же Шеридан? — спросил Сэмюэл Айрленд. — Я должен пожать ему руку. Он великий вдохновитель, которому мы обязаны всем.[112] Такое событие нужно отметить. Провозгласить тост, да не один.
— Обязательно останьтесь и дождитесь мистера Шеридана, отец. Кланяйтесь ему. А меня простите. Я пойду домой.
Упрашивать Сэмюэла Айрленда не пришлось; он с великой охотой остался в театральном закулисье. Нарядная Роза, в атласном, украшенном кружевами платье, любовно сшитом для нее наперсницей-портнихой с Харли-стрит, жаждала познакомиться с миссис Сиддонс и миссис Джордан.
Из «Друри-Лейн» Уильям вышел в полном одиночестве. Дойдя до перекрестка Кэтрин-стрит и Тависток-стрит, он увидел, что какой-то тип в потертом сюртуке и далеко не новой шляпе раздает выходящим из театра зрителям программки. Этот обтерханный субъект неустанно шнырял между группками людей и настойчиво совал листки им в руки. Сунул один и Уильяму; тот взял, и ему бросились в глаза напечатанные наверху жирным черным шрифтом слова: «Гнусная подделка».
Уильям остановился.
— Вы кто, сэр? — спросил он.
— Поклонник Шекспира, сэр.
— И вам не понравилась пьеса?
— Конечно нет. Чистое надувательство, сэр. Фальшивка.
— Откуда вы знаете?
— У меня друг в театре служит, так он мне все наглядно растолковал.
«Уж не актер ли он, оставшийся без работы?» — подумал Уильям.
— Подлинным Шекспиром там и не пахнет.
— Не согласен с вами. Я только что сам смотрел пьесу. И уверяю вас, это настоящее произведение Барда.
— О, сэр, может быть, она настоящая, но в то же время и ненастоящая. Понимаете, о чем я?
Прежде чем Уильям успел попросить разъяснений, тот ринулся к новой группе людей. А Уильям с программкой в руке направился дальше, в сторону Ковент-Гардена, и вдруг в нескольких ярдах перед собой увидел Лэмов. Мэри Лэм шла под руку с отцом и что-то с жаром ему втолковывала. Уильяму совсем не хотелось попасться им на глаза, и он замедлил шаг. Лэмы тем временем уже вступили на мощенную булыжником территорию рынка. Внезапно Мэри резко свернула в сторону, к галерее, где торговали гончарными изделиями; Чарльз последовал за нею. Уж не повздорили ли они?
Уильям отвернулся и побрел назад к Холборну. Той ночью он спал глубоким сном и наутро пробудился много позже обычного.
Глава двенадцатая
Томас де Куинси тоже получил программку: ее вручил ему Чарльз Лэм — на память о премьере. Де Куинси уже сдружился с Лэмом, теперь они частенько выпивали вместе, и Чарльз даже помог ему найти место младшего делопроизводителя в Доме Южных Морей,[113] что на Треднидл-стрит. Де Куинси окончил в Манчестере классическую школу, у него был красивый почерк, и он на удивление быстро считал в уме. Вечерами, после работы, они нередко встречались в «Биллитер-инн». Здесь-то, через пять дней после премьеры, Чарльз и показал Тому программку.
113
Дом, где с 1711 г. располагалась «Компания Южных Морей», которая занималась спекуляциями на деньги акционеров и в 1720 г. обанкротилась. Эта шумная афера потрясла всю страну и даже вошла в поговорку